Ричард Морган - Сталь остается
Внезапно перед глазами словно задернули пылающую муслиновую штору, скрывшую от него настоящее.
Джелим в рубахе осужденного. Он кричит и бьется, когда его вносят в клетку. Иногда приговоренных опаивали перед казнью — либо в знак милости, либо потому что кто-то где-то положил достаточную сумму в нужную руку. Только не за такое преступление. Только не тогда, когда власть пожелала преподать наглядный урок.
И рука Гингрена, сжавшая его запястье. Плотное кольцо людей в доспехах вокруг обоих — на случай, если кто-то в бурлящей толпе, подхватив распространяемые шепотом слухи, установит нежелательную связь между бледным пареньком Эскиатом, замершим на возвышении среди знати, и обреченным на страшную смерть юнцом в клетке.
Ты увидишь все, мой мальчик. Ты будешь стоять и смотреть от начала до конца, даже если мне придется связать тебя.
Связывать не понадобилось. Ненависть и презрение к самому себе, которыми он пропитался за время, проведенное в компании Милакара, придали сил и решимости, наполнили какой-то странной, тошнотворной энергией, так что к воротам он шел, как на собственную казнь, зная в глубине души, что вынесет, вытерпит все.
Как же он ошибался.
Джелима привели в клетку и распластали над опущенным стальным шипом. Стоявший внизу, под клетью, палач привел в движение механизм, стальная пика шевельнулась и медленно, дюйм за дюймом, пошла вверх. Долгий гортанный крик вырвался, казалось, из самого нутра Джелима, и он снова забился в крепких руках державших его людей. Крики перемежались нечеловеческими звуками, как будто могучий зверь норовил вдохнуть густую грязь. Словно бросая непристойный вызов толпе, Джелим поднялся на ноги, а из клетки на землю просочились первые капли крови, кала и мочи…
Рингил отступил к поручням — его выворачивало наизнанку, и рвота поднялась к горлу. Кто-то из солдат хлестнул его ладонью по лицу. Эскиатская знать расступилась — никто не хотел перепачкать дорогие одежды блевотиной слабака. Но никто и не смотрел на него с отвращением.
На него вообще никто не смотрел.
Внимание собравшихся было приковано к клетке и к источнику доносящихся из нее звуков. Рядом с Рингилом, сложив руки на груди и высоко держа голову, стоял Гингрен. Он тоже не смотрел на сына и даже не шелохнулся, когда Рингил побледнел и ближайший солдат сунул палец ему в рот и бесцеремонно повернул голову в сторону, чтобы мальчишка не задохнулся.
Ветер снова донес крик Джелима, и его снова вывернуло.
— А! Какого… — Голос оборвался и тут же прозвучал снова, но уже иначе, с подобострастными нотками. — О, ваша милость. Прошу прощения. Я не видел…
Рингил вздрогнул и вернулся в настоящее, обнаружив, что стоит посреди дороги, мешая движению. Он даже не заметил, что в какой-то момент зажмурился. Тряхнув головой, он отступил в сторонку, в отбрасываемую клетками тень.
Едва не обругавший его крестьянин, гнавший в город пару ослов, поспешил пройти мимо, не смея поднять глаз, чтобы не навлечь на себя неприятностей.
Человек в клетке был жив. Точнее, он еще не умер. Внешних признаков гниения не наблюдалось, и птицы еще не выклевали глаза, что нередко случалось до того, как в жертве угасала последняя искра жизни. Скорее, наоборот, в трупе сохранялось что-то, неприятно напоминающее жизнь. Голова безвольно свесилась вперед и вбок, но тело стояло прямо, удерживаемое в этом положении стальным шипом. Если бы не доходящая до лодыжек кремовая, вся в пятнах рубаха, его можно было бы принять за стоящего на посту солдата, повернувшего голову, чтобы размять затекшую шею. И даже шип, торчавший из тела под правым плечом, отдаленно напоминал рукоять заброшенного за спину палаша.
Не отдавая себе отчета, Рингил шагнул к клетке, чтобы посмотреть в лицо несчастного. Прятавшееся за ним солнце окружало голову мягким сиянием. Встретив неподвижный взгляд застывших глаз, он почувствовал, как и его лицо кривится в страшной гримасе.
— Чего вылупился?
Рингил в ужасе отшатнулся. Труп повернул голову, следуя за ним мертвыми глазами. Губы расщепились, обнажая почерневшие зубы. За ними мелькнул высушенный кончик языка.
— Да, ты, красавчик. Я с тобой разговариваю. Прошлым вечером, у себя дома, держался посмелее. А каково теперь? Струхнул?
Рингил сжал зубы. Глубоко вдохнул через нос. И вроде бы уловил слабый, приторно-сладкий запашок склепа.
— Кто ты?
Труп ухмыльнулся.
— Не узнаешь?
Рука скользнула к плечу, пальцы коснулись Рейвенсфренда. Усмешка на физиономии мертвеца растянулась до нечеловеческих пропорций.
— Перестань, Гил. Это же только кринзанз. Ты и сам знаешь.
И все. Ухмылка исчезла.
Труп на пике стоял неподвижно, голова свисала на грудь, губы не шевелились. Осеннее солнце выглянуло из-за его спины, лучи прошли через клетку и бросили налицо Рингила тени железных прутьев. Он судорожно втянул воздух, подавил дрожь и опустил руку. Потом оглянулся украдкой — никто не смотрел в его сторону, никто не обратил на него внимания.
Вернее, почти никто.
— Ох, господин, этот горемыка был мужем моей дочери. — Закутанная в шаль женщина, жительница болот, уже стояла рядом. Гадалка, из тех, что притулились в углу двора. С собой она принесла запах соли и сырости, а ее рука уже протянулась за монетой. Скорее всего, ровесница Ишил; жизнь на болоте согнула ее, превратив в дряхлую каргу. В чертах лица еще угадывалась свойственная болотным жителям изысканность, но узловатые пальцы скрючились, кожа сморщилась, а голос звучал хрипло, надтреснуто. — Горе нам, восемь голодных ртов оставил зять, восемь крошек, и неоткуда ждать помощи…
— Как его звали?
— Звали его… э… Фердин.
Рингилу показалось, будто мертвец устало качнул головой.
— Ладно. — Делая вид, что не замечает протянутой руки, он указал на расстеленное у стены одеяло, на котором сидела еще одна старуха. — Я человек любопытный. Можешь сказать, что меня ждет?
— Конечно, господин. Всего лишь за… — Глаза ее блеснули. — За семь… флоринов. Так что, бросать кости?
— За семь флоринов?
Не грабеж средь бела дня, и все же…
Женщина выпростала из-под шали грязную загорелую руку и тронула пальцем длинную вену на запястье.
— Здесь кровь течет болотных кланов Иширина, детей Ниминет и Йолара. Я не какая-нибудь дешевая гадалка с рынка. Я — предсказательница.
— Да уж не дешевая, твоя правда.
Язвительная реплика отскочила как горох от стенки — теперь ворожею было не остановить. Высвободив из-под накидки вторую руку, она сложила ладони домиком.
— Мой род уходит в прошлое на восемьдесят шесть поколений. И с чужими не смешивался. А идет он от тех из людей, кто сочетался с олдраинами. У меня дар. И то, что будет, для меня не большая тайна, чем то, что уже было.
