Екатерина Соловьёва - Хронофаги
Пару бешено завертело, словно бельё в стиральной машине, пришлось вцепиться друг в друга намертво, так, что заныли рёбра. Ураган выл и стонал, поднимая их всё выше и выше, под самые облака, что оседали на одежде мокрыми хлопьями.
В конце концов, буря немного стихла, милостиво швырнув людей на твёрдую почву. Охнув, Бертран разомкнул объятья, сел и поднял голову. В лицо с аспидно-чёрного неба ударили тугие холодные струи. Их вынесло на пологий склон Лисьей горы, что царственно высилась над Демидовском, увенчанная белой сторожевой башенкой позапрошлого века. Внизу, за прудом, раскинулся центр города с громадой колеса обозрения и графитовыми стержнями высоток, справа мрачная Матвеевка, вся испещрённая жерлами печей комбината, полутёмная, с дымом, стелящимся вдоль района. Свет в окнах и фары машин блестели россыпью жёлто-красных экзотических светлячков. Они гасли прямо на глазах: два, пять, десять. Серебристо-синяя молния змеёй разрезала индиговый горизонт, осветив маковки сразу двух церквей, в отдалении глуховато треснул гром. Гроза уходила. Бертран тряхнул гривой, смахивая потёки воды. В другой ситуации он оценил бы грандиозность пейзажа.
Вета дрожала, поджав ноги на мокрой траве. Голова раскалывалась, будто кто-то раздробил топором затылок. Шампанское выветрилось, оставив тошноту и слабость, поэтому холод лишь радовал. Девушка подставила лицо дождю и вытерла остатки косметики полой плаща.
Кардинал грянул, перекрикивая гром:
— Ты хоть представляешь, что натворила?
— Зато, я поняла, что такое время, — огрызнулась Вета.
— И что же?
— Это жизнь. Твоя, моя, чья-то ещё. Жизнь.
Бертран замолчал, меряя слепым взглядом ночной город. Сквозь ровный шум ливня на набережной слышались отчаянные вопли, гудки машин и звон стекла.
Вдруг кардинал вытянул вперёд руку с кольцом и в мутном воздухе расцвела зеленоватая голограмма с лицом Мартина.
— Приём. Бертран, приём. Приём.
— Приём, Мартин.
— Как всё прошло?
— Дерьмово… Мы пустые. Что у вас?
— Парень у нас. Марк хотел убить его…
— Марк? Он жив?! Что насчёт остальных?
— Не знаю. Он сбежал. Он что-то скрывает. Мы на углу Ломоносова-Первомайской, кафе «Штольня». Надо спешить, Бертран, в городе иномирцы…
— Сейчас будем. Приём.
— Приём. Бертран, приём. Приём. Сдаётся мне, это не первое исчезновение Старика из Чертогов…
— Что…
Голограмма растаяла, связь прервалась. Молния в последний раз, словно нехотя, озарила границы Матвеевки и угасла. Ливень стихал, капли долбили реже и тише, обратившись в мелкую морось.
— Ччто это за Чертоги ттт… такие? — клацая зубами, спросила Иветта. — Почему их нельзя покидать?
Глава 17
Убить бога
Время — это мираж,
оно сокращается в минуты счастья
и растягивается в часы страданий.
Олдингтон Р.
Давным-давно, после просмотра «Супермена», Вета мечтала оказаться на месте журналистки Лоис Лэйн и мчаться в облаках на пару с героем, за плечами которого красиво развевался бы синий плащ. Теперь был и плащ, и герой, и небо, однако, от желаемой радости не осталось и следа.
«Он использует тебя…» — горели огнём в голове слова Риммы. Они жгли калёным железом, вновь и вновь вспыхивая перед внутренним взором.
Разрывая клочья влажных туч, они летели над Демидовском, окутанным тьмой и страхом. В этот поздний час город не спал. Пламя жадно лизало деревянный музей местного писателя, от бутиков слышался звон бьющихся витрин, на площади перед кинотеатром грохотал стихийный митинг с факелами, но всё перекрывал истошный вой сирен нескольких милицейских «девяток», обливающих проспекты мертвенно-синим светом. На улицах творилось что-то страшное: подростки тащили за волосы в машину вопящую женщину, у «Маркиза» гремела перестрелка, у колонн театра толпа плотным кольцом окружила двух дерущихся, брызги крови возбуждали их, сводили с ума. Мимо промчалась белобокая «Скорая», где-то визжала пожарная сирена. Люди кричали, грабили, куда-то бежали, падали, вставали и снова бежали. Вета сощурилась, вглядываясь в нечто огромное белесое и колышущееся в переулке: блестящие жвала и скорпионий хвост, сегменты, сквозь которые просвечивали полупереваренные люди. Оно ползло, давя машины и сшибая фонари, перекусывая провода, что слабо искрились.
Стало дурно. Девушка сглотнула и закрыла глаза.
«Всё из-за меня. Но разве я могла иначе?»
Рука мужчины больно давила на рёбра, надёжно прижимая к телу. Тучи подло сеяли стылой моросью, но симбионт даже в полёте не давал продрогнуть ни ей, ни владельцу.
— Так что за Чертоги, Бертран?
Кардинал вздохнул:
— Ты что из греческих мифов помнишь?
— Ну… Эм… Зевс… Афина… Гарпии…
— Ясно… Короче, отцом Зевса был Хронос. Тот самый, что ушёл вместе с Мартином и Олегом. На заре времён Зевс осмелился свергнуть отца и занять его трон. Макджи рассказывал, поскандалили они тогда круто, много дров наломали… Так круто, что облик планеты необратимо изменили. Но Зевс был не самым плохим сыном. В конце концов, он велел титанам создать для отца Чертог Времени, чтобы Хронос мог править и не делить с ним Небеса. Но если Хронос уйдёт из Чертогов и заново займёт трон, миру, который ты знаешь, грозит разрушение. Мы навсегда выпадем из времени, оно остановится и уничтожит пространство.
— Но он же ходит по земле и ничего…
— Если бы он занял трон, нас бы уже… Постой… О, боги… Мартин сказал, что это не первое исчезновение… Боги…
— А кто сейчас на троне?
— Что?
— Кто сейчас занимает этот самый трон?
— Не помню… Никто, вроде бы.
— Никто? Как это «никто»?!
— Выходит, кому-то надо было, чтобы Старик сидел в Чертогах и не высовывался, — пробормотал Бертран, сощурившись. — Поначалу Зевсу, чтобы не делить власть, потом Митре, Яхве, Христу, Аллаху… А сейчас, когда трон опустел, Старик вырвался из плена… Но почему на землю, не к святому Престолу?
— Хочешь сказать, нас никто не любит и не бережёт? — гнула Вета, но кардинал не слушал:
— Он тоже внутри, как и мы. Само Время во Времени… Но Он же больше никогда не рвался к власти, мог гулять по земле хоть каждый день… Зачем Его заперли? Не понимаю…
— Бертран, так бога нет?!
— Зачем он тебе? — равнодушно пожал плечами мужчина и, не получив ответа, продолжил, — Христос ушёл совсем недавно. По его словам, он сделал всё, что мог, для этого мира. Ушёл в другой, творить добро и благо.
— Да как он мог!.. — задохнулась от возмущения девушка.
— А ты бы выдержала две тысячи лет подставлять левую щёку, когда тебя бьют по правой? Не суди, да не судима будешь. Помнишь? То-то. Аллах вообще плюнул в сердцах и хлопнул дверью, когда джихад, войну со злом в себе, люди объявили войной против неверных… Порой боги мало, чем отличаются от людей. И им надоедает стучаться в глухую стену…
