Вероника Сейнт - Гамельнский Крысолов
-Нас учили, что ведьмы жестоки, а она... - Иероним пожал плечами, - Она была первым человеком, кроме моего наставника, кто отнесся ко мне с пониманием. Она раньше тебя и меня поняла, что я такая же жертва воспитания, как и вы.
-Пенелопа была сообразительнее многих. И особенно сообразительнее меня, - Виктор ухмыльнулся, - Ты поэтому полюбил ее? Потому что она проявила участие?
Иероним покачал головой и улыбнулся.
-Когда ты лежал в отключке, она как-то раз постучалась ко мне в номер. Я открыл дверь, и она тихо сказала: "Виктор не может этого сделать, а мне так нужно именно это..." - и обняла меня. Я понимал, что должен оттолкнуть ее, что она ведьма и еретичка, но не мог. Я сообразил, что делаю, только когда обнял ее в ответ, - он пожал плечами, - Она была беззащитной и сильной одновременной, и это... просто потрясающе. Так что на следующее утро я проснулся с навязчивой мыслью, что мне хочется просто быть с ней рядом и... просто быть.
-Да. Такое тоже бывает, Белоснежка, - Виктор замолк на время, обдумывая услышанное. Тогда, два года назад, Иероним сохранял хладнокровие практически постоянно. Порой он нервничал и хватался за четки, но в основном он казался непробиваемым и безэмоциональным. И все это время Гадатель ошибался.
Похоже, что в решении альбиноса сделать переворот у Чистильщиков сыграла роль и Пенелопа. Даже превращаясь в сварливую старуху в теле девчонки, Медиум казалась Иерониму слишком добродетельной, чтобы представлять собой посланца тьмы.
Виктор припомнил, что кодекс Чистильщиков гласил: внешность обманчива, и даже Дьявол может принять обличье монахини, - так что Гадатель не совсем понимал, почему Иероним отверг мысль, что Пенелопа - демон.
Наверное, Каратель настолько не привык к тому, что кто-то может быть снисходителен, добр к нему, что влюбился сразу же, стоило кому-то проявить заботу.
"С другой стороны, - тут же подумал Виктор, - любовь затмевает разум. Уж мне ли этого не знать..."
Он посмотрел на Иеронима, пытаясь услышать его чувства, почувствовать его горечь, его опустошение от того, что произошло. Раны и Иеронима, и Виктора уже зажили за два года, и все же каждый раз, когда упоминалось имя Пенелопы, им обоим было больно. Но не так невыносимо больно. Это была полузабытая фантомная боль конечности, давным-давно ампутированной.
Виктор знал, как избавить от нее других, и заодно себя. Он знал, что должен уметь прощать чужие ошибки, иначе его собственные будут преследовать его всю жизнь, отравляя его жизнь и мешая двигаться дальше.
Как Джек.
-Я прощаю тебя, - тихо сказал он. Иероним несколько раз моргнул, не веря своим ушам. Виктор понимал его замешательство и надеялся, что альбинос не станет искать подвох.
-Ты издеваешься?
-Нет. Я делаю то, чего хотела бы Пенелопа. Жаль, что я не сообразил раньше, и того, что я сделал уже не вернуть, - Виктор пожал плечами, - Ты мне доверяешь? - по взгляду Иеронима он понял, что альбинос запомнил те слова, что Гадатель сказал в Ботаническом саду, обдумал их и согласился.
-Все в порядке, - Иероним кивнул, - Спасибо.
-Всегда пожалуйста, - Виктор улыбнулся и спрыгнул со стула. - Я не знаю, как ты, а я хочу еще ирландского кофе...
Сложно было делать вид, что все в порядке. Еще сложнее было отпустить и забыть сказанную на эмоциях фразу.
Но Виктор пообещал себе попытаться справиться с этим. И буквально через пару секунд ему стало легче дышать, комок стекла, пусть и ненадолго, стал меньше, и Виктор впервые за несколько дней почувствовал себя здоровым.
Они просидели в баре почти до утра, и, вернувшись, Виктор поднялся к себе и уснул, не раздеваясь. Усталость ушла, уступив место опьянению и туманному забытью.
Глава 20. Комната в планетарии.
Виктор, конечно, закутался в шарф посильнее, но даже так боялся вздохнуть глубже. Каждый его шаг, как и шаг Иеронима, поднимал облако пыли, и каждый раз Гадатель нервно задерживал дыхание, пока пыль не осядет.
Сейчас планетарий казался ему будто бы больше. Сощурившись, Виктор стал всматриваться в обстановку, теперь уже не обращая внимания на стулья и забытые мелочи. Он не пошёл и к ослепшему проектору, постаменту, окруженному разбитыми лампочками и раскиданным по полу вещам Учителя, только проводил взглядом Иеронима, направившегося именно туда.
Прижимая шарф к лицу, и боясь глубоко дышать, Виктор шел вдоль стены, то ощупывая ее рукой, то, наоборот, начиная оглядываться по сторонам. Может, он упустил что-то, когда был здесь в первый раз? В конце концов, тогда он не стал осматривать здесь каждый уголок, а сейчас, как ему казалось, самое время было это сделать.
Одиссей, влетев в приоткрытую дверь, пересек помещение планетария, поднимая клубы пыли, подлетел к одной из стен и, постучав по ней клювом, пронзительно каркнул. Виктор закашлялся и лишь крепче прижал к лицу шарф.
Он поспешил к тому месту, где все еще парил Одиссей и, проведя рукой по стене, нащупал дверную ручку. Гадатель окликнул Иеронима, и альбинос, неожиданно быстро, оказался рядом, отвлекшись от рассматривания проектора.
Они замерли, плечом к плечу, напряженные, всматриваясь в полумрак. Виктор почувствовал, как у него нервно дергается уголок губ, и потер глаза, не до конца веря в то, что видит.
То, на что наткнулся Виктор, оказалось самой обыкновенной железной ручкой, круглой, без какой-либо резьбы, но в облетевшей краске. И, конечно же, она была частью двери, когда-то старательно выкрашенной под цвет стен.
Гадатель прикусил губу, когда Иероним легко оттолкнул его, заставляя отпустить ручку. Каратель вел себя так, будто ожидал, что за дверью их ожидают полчища непобедимых демонов или натренированных Чистильщиков. В его напряженной позе читалась готовность в любой момент начать защищаться, и Виктор и сам невольно сжал руки в кулаки.
Иероним взялся за ручку и открыл дверь.
Дверь поддалась легко, как будто петли смазывали совсем недавно, а саму дверь не раз открывали и закрывали все это время.
Обнаруженная комната оказалась маленькой, зато с огромным окном. Доски с окна были сорваны, и Виктор тут же поморщился от яркого солнечного света, проникающего в помещение через стекло.
Кто-то, похоже, пытался отмыть окно от пыли и грязи - такие выводы Гадатель сделал, заметив разводы на стекле и оконной раме, и грязную сухую тряпку на подоконнике.
Виктор оглянулся и опустил шарф, чтобы сделать глубокий вдох, и с удивлением понял, что в этой комнате ему дышится легче, чем где бы то ни было еще. Пыли здесь было меньше, чем в планетарии, а единственный запах, который он чувствовал - сандаловых палочек, означающих, что кто-то предварительно комнату старательно окурил.
