Лариса Петровичева - Роса и свиток
Лейб-лекарник Машу. Допросить. Шани сопоставил эти слова, убедился в их полной бессмысленности и произнес:
— Ладно, иду.
Лейб-лекарника уже действительно растянули на дыбе, и Коваш, делая вид, что подбирает инструментарий для работы, с изящной небрежностью демонстрировал Машу свои предметы для пыток. Вот распялка для спины — по желанию и надобности можно оставить тонкие, едва заметные царапины, а можно и перерубить позвоночник. Вот тончайшее лезвие для срезания кожи. Вот рогатка для шеи — если ее наденут, то опустить голову уже не выйдет при всем желании, конечно, если вы не хотите, чтобы шипы пробили вам горло. Вот сандалии еретика — обычно в них пляшут, а как не плясать, если их раскаляют докрасна… Машу, судя по всему, дошел до высшей стадии паники, и едва только Шани вошел в допросную, как лейб-лекарник заорал благим матом:
— Все! Все расскажу! Заступником клянусь, все расскажу! Только не мучьте, умоляю… Я все, что угодно…
Некоторое время Шани рассматривал свои изрезанные кровоточащие пальцы, думая, что со стороны, это, должно быть, не очень-то приятное зрелище: инквизитор с окровавленными руками… Затем он словно опомнился и спросил:
— И что же вы расскажете, доктор?
Машу с трудом сфокусировал на нем пустой взгляд умалишенного и, захлебываясь, проговорил:
— Я отравил государя… Демон… демон, которому я продал душу за чин, приказал мне это сделать… И я… я пропитал его белье смесью фумта и масла и дождался… Мне нет прощения…
Коваш вопросительно поглядел на распялку, а потом перевел взгляд на декана.
— Может, его приголубить пару раз? — предложил он. — Я осторожно, не до костей. Так, проведу разок-второй и все. Для более детального выражения признания.
Шани безразлично пожал плечами. Вот, висит человек на дыбе и оговаривает себя. Ну так что же? Такое случается сплошь и рядом — видит, что дела его идут совсем не ладно, и болтает, болтает… В висок словно стучала настойчивая капля; Шани показалось, что он медленно сходит с ума. Да, пожалуй, эта несчастная страна достойна как раз безумного правителя на троне, который будет хихикать, спрашивая у первого министра, где бы они могли встречаться, или отрывать лапки тараканам и говорить, что таракан без ног не слышит.
Во всяком случае, он не убивал юную девушку, чтобы поудобнее устроить задницу на троне.
— Освободите допросную, — приказал Шани негромко, но так, что услышали все — и Коваш, и писари, и младшие дознаватели; услышали и предпочли не пререкаться, вспоминая дознавательский протокол. Когда допросная опустела, и служка закрыл двери, то Шани подошел к дыбе и спросил:
— Доктор Машу, это ведь принц попросил вас о яде, не так ли?
Бледное лицо бывшего лейб-лекарника покрывал крупный горох пота. Машу жалко улыбнулся и ответил:
— Что я мог поделать, ваше высо…, - он поймал взгляд Шани и мигом поправился: — ваша неусыпность.
— Это. Принц. Попросил. Вас. О яде? — повторил Шани вразбивку. Все-таки не сумел удержаться от истерики, все-таки не сумел… и теперь его накрывает громадной соленой волной, чтобы смять и выбросить прочь — без жалости, без надежды.
Хельга. Хельга. Бедная моя девочка…
— Да, — ответил Машу. — Да, это он попросил.
Шани ощутил невероятно сильное желание протянуть руки и задушить этого несчастного и жалкого человека. Либо, по совету Коваша, приголубить распялкой, да так, чтоб показался позвоночник, чтоб кровью по всей допросной хлестнуло. Он хотел найти виноватых — пожалуйста, вот непосредственный виновник. Висит на дыбе, плачет от страха и не отрицает своей вины.
Вместо этого Шани очень спокойно спросил:
— Как он объяснил свою просьбу?
— Видите ли, — начал Машу, и в его сумасшедшем взгляде на какое-то время мелькнул прежний лейб-лекарник, умный и собранный, настоящий профессионал и знаток своего ремесла, — принц пожаловался на артрит и попросил фумт для суставов.
Нет, подумал Шани, мне мерещится. Он полный идиот. Это ж надо дойти до такого, чтобы…
— Да вы кретин! — рявкнул он. — Какой артрит? Какой, к Змеедушцевой матери, артрит! Как разводится настойка при артрите! Одна капля к пятидесяти! Одна! Капля! На стакан! На кой пес поганый вы дали ему целую пинту! Объясните мне, зачем, я не понимаю!
За дверью кто-то ойкнул. Шани захотел было разогнать подслушивающих пинками, но передумал.
— Вы что, не знали, на что именно он употребит ваш фумт? — спросил Шани и вдруг обнаружил, что плачет от гнева и боли — по щекам катятся слезы, и в горле поднимается тяжелый ком. Если бы этот доктор оказался не таким простаком, то Хельга сейчас была бы жива — готовилась к экзаменам, пела песни родного поселка, просто пила кевею, просто была бы. Видение оказалось настолько ярким, что его сердце едва не остановилось. Шани сжал руку в кулак и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов.
— Что я мог поделать, ваша неусыпность, — всхлипнул Машу. — Как я мог ему отказать? Такая персона…
— Вы могли бы прийти ко мне, — глухо откликнулся Шани. — Принца бы взяли с поличным, а дальше его ждал бы костер. А теперь туда пойдете вы.
Губы бывшего лейб-лекарника скривились в жалкой гримасе.
— Простите меня, — сказал он. — Я не подумал…
* * *Похоронный кортеж, что влек катафалк с телом государя от дворца к усыпальнице аальхарнских владык, был страшным и безжалостным зрелищем, казалось, не принадлежащим этому миру. Огромные черные кони грозно всхрапывали и мотали крупными головами, украшенными пышными темно-синими налобниками, их тяжелые копыта месили грязь на мостовой, и всадники сопровождающего эскорта парили над дорогой, словно хмурые траурные птицы.
Кортеж двигался с торжественной неторопливостью, и со всех сторон к дороге стекались плачущие люди, желая напоследок посмотреть на своего государя и проститься с ним. В свите, в скорбном молчании следующей за катафалком, были принц с супругой, и министры двора, и высокие армейские чины. Вдовствующей государыне уже трудно было ездить верхом, поэтому она ехала в небольшой открытой коляске в компании верной фрейлины и неутешно рыдала, опустив голову, и прижав к глазам платок. На коленях у нее лежало Священное Писание. Принц неотрывно смотрел на катафалк, и его лицо не выражало ничего, кроме печального достоинства — следуя за гробом отца, он держался истинным благородным государем, а владыке не должно показывать чувства, особенно на людях. В том, что принц действительно скорбит по отцу, никто не сомневался.
На похороны государя Шани не пошел. Он прекрасно понимал, что стоит только ему там появиться, как начнутся некрасивые сцены дележа короны между наследниками. Луш так желал ее получить — пусть и носит, не жалко. И принц из него был никудышный и неблагодарный, и государь получится ненамного лучше — не будет в стране ни порядка, ни спокойствия. Так и поделом ей. Сидя на плоском камне, прогретом теплым весенним солнцем, Шани смотрел, как черная змея траурного кортежа втекает в высокие ворота кладбища и, извиваясь по холмам, поднимается вверх, к государевой гробнице.
