Галина Гончарова - Полудемон. Месть принцессы
Нет уж.
Мне нужен мой светлый образ в глазах окружающих. Образ вполне определенный и ясный.
— А если напасть ночью?
— А ночью они не прикроются пленниками? — ехидно интересуется полковник. — Милосердие обретут?
— На ночь они пленников загоняют в пещеру. И если перекрыть к ней доступ…
— И кто это сделает?
— Я.
— Ваше высочество!
— Алекс.
С Фарном мы давно перешли на имена. «Алекс» ведь произносится быстрее «высочества», правда?
— Алекс, ты рехнулся! Они тебя в капусту порежут!
— Не успеют!
Разбойники были не дураками — и заняли узкое глубокое ущелье. Перегородили проход, чтобы их не атаковали в лоб, а спуститься сверху — наши разведчики на это были неспособны. Да и…
Я легко могу это сделать — Анри гонял меня по горам, к тому же мои когти отлично находят любые неровности в камне. Но то — я. И в истинном облике.
А вот люди… Несовершенные они создания.
— А если успеют? Они там хорошо укрепились!
— Фарн, если я не смогу спуститься сверху, проблемы не возникнет. Если смогу — уж пару минут против пяти-шести ушлепков я продержусь. А больше на меня и не нападет. Вы займетесь…
— Ночь же! Ничего не видно!
Я вытаскиваю из-за шиворота один из амулетиков, которых носил целую связку, чтобы списывать свои промахи, и показываю Фарну:
— Мне видно будет. И не думай, не отдам. Работает только у меня, на меня чаровали.
Фарн думает достаточно долго, но потом, после уговоров и почти прямого приказа — машет рукой:
— Сдохнешь — обратно не приходи.
Я фыркаю. Некромант, вообще-то, единственная категория, которая могла такое сделать. В смысле сдохнуть, а потом прийти в гости. Или за убийцей. Сказать бы Фарну, насколько он угадал, — сам бы сдох. От потрясения.
Но я решаю помиловать полковника — и так дефицит толковых военных — и занимаюсь сборами. Простая одежда — штаны и рубаха, моя сабля за плечами, маленький щит, пояс с ножами, веревка — а больше ничего и не нужно. Разведчики проводят меня туда, откуда смотрели на лагерь сами, — и я удобно устраиваюсь на скале, ожидая, пока стемнеет. Заодно приглядываюсь.
Спуститься я тут смогу. Еще как.
А вот кто другой… Склон неустойчив, людям вообще несвойственно хорошо видеть в темноте, камни посыплются — и их раньше из арбалетов расстреляют. До спуска. На этом склоне любой будет как мишень.
Кроме полудемона.
Штурм назначили перед рассветом, поэтому, когда все угомонились, я тихо соскальзываю вниз по стене. Туда, где в пещере кто-то плачет, стараясь никого не потревожить.
Стоит ли упоминать, что меня не заметили? Часовой, который доблестно дрых у входа в пещеру с пленными, так и отправился на встречу с предками. А я примерился к замку.
Открыть — две минуты, но надо ли?
Сколько я знаю о пленниках — они никогда не облегчают задачу своим спасителям. Вечно то бегают, то визжат, то еще чего делают в неподходящий момент. А то просто подворачиваются под руку какому-нибудь подонку, ведь заложниками так удобно прикрываться. Нет уж, пусть посидят.
Я аккуратно оттаскиваю часового за камни, накидываю его плащ и жду.
Теперь уже недолго.
* * *Тьен Клеймор тихо выругался. Всхлипывания Сальи разбудили его — и до утра теперь поспать точно не удастся.
Жалко девчонку. А себя-то всяко жальче, себе-то больнее…
Девку точно не убьют, разве что попользуются, а вот его…
Да, и так вот бывает. Едешь ты по горам, сопровождаешь баронских детей в столицу — и тут на тебе! Разбойники! И что может сделать против них безобидный специалист по древним языкам?
Умереть.
И то не дали. Кинжал выбили, по затылку врезали — и очнулся он уже в этой пещере, в клетушке, где и свинье тесно было бы. Впрочем, судя по запаху, свинью тут и держали, пока она не сдохла в страшных мучениях.
Негодяи честно предложили всем — либо платите, либо сдохнете. И отписали барону Аврису, мол, у нас ваши двое детей. Теперь ждали денег.
Тьен нашел глазами своих учеников. Стало чуть полегче.
Хорошие мальчишки. Умные, серьезные, просто, как и барон, они скорее книжники, чем воины. Вот и не отбились. Тут уж кому что дано.
А что будет сейчас?
Тьен очень боялся. Убить мало этих подонков!
За себя, за мальчишек, за крестьянских девочек, которые плачут в соседних клетушках…
Тень часового чуть дернулась, расплылась, мужчине послышался хрип — и тут же все стихло. Поперхнулся, наверное.
Или подавился… Да какая разница! Хоть бы эти сволочи все передохли! Со стороны выхода из ущелья послышался шум. Тьен прислушался.
Кто-то напал на этих гадов?!
Но кто?!
И что…
— Где заложники?! — раздается громкий крик. — А ну подать их сюда, сейчас мы пару голов выкинем королевским солдатам под ноги!
И матерщина.
Тьен замирает, понимая, что это конец. Сейчас его вытащат из клетки, благо он ближе всего ко входу, снесут ему голову… будет ли он что-нибудь осознавать в миг смерти?
Этого Тьен так и не узнал, потому что перед решеткой встала невысокая фигура.
— Назад, твари!
Мужчина замер, вглядываясь в темноту.
Кто-то решил за них заступиться?
Кто?
Он должен, обязан увидеть этого человека!
И увиденное превзошло все его ожидания.
Когда эти твари кинулись за заложниками, пришлось выйти из тени. Я подхватываю щит и встаю прямо перед дверью.
Солдаты ломятся через заграждение, бандиты рвутся к заложникам, а я — убиваю.
Жестоко и страшно. Мне надо просто не двигаться с места, за спиной у меня опасности нет, а разбойникам позарез надо пройти мимо меня.
И они лезут…
Вот на меня с бычьим ревом и такой же грацией бросается верзила, на две головы выше меня и в два раза толще. Отхожу в сторону, пропускаю его, изящно уворачиваюсь — и добиваю ударом в затылок.
Щит на моей руке — особенный. Анри лично заказывал для меня нечто подобное. Он небольшой, полностью закрывает запястье и руку до локтя, представляет собой цельнокованую пластину с заточенными краями и острыми гранями.
Такие щиты очень любят кочевники.
Не просто так — ими удобно сражаться с седла. Правда, себе степняки обычно делают оковку, и у них щиты скорее режут. Мой же наносит глубокие рваные раны.
Я не сражаюсь, нет. Я убиваю.
Любой, к кому я прикасаюсь, падает, чтобы больше не встать.
Щитом — по горлу. Саблей — по тем местам, где кровяные жилы подходят близко к коже.
Предсмертные хрипы сливаются в симфонию боли и ужаса. Я наслаждаюсь криками умирающих — и слизываю капли крови, когда они попадают на лицо.
