Дмитрий Таланов - Локумтен
Тень от тучи накрыла обоз, от леса потянуло влажным холодом. Закапали первые капли дождя, и Филь перебрался к вознице на передок. Крупный дядька загородил его сбоку, а сзади его прикрыли бочки и солома. Надвинув капюшон вестницкого плаща на голову, мальчик приготовился встретить ливень. Им суждено было сидеть под ним до центральных лабазов, откуда Филю требовалось прошагать через полгорода до замкового моста. Судя по виду тучи, мальчику предстояло явиться пред очами господина секретаря вымокшим насквозь.
Сильный ветер загудел в вышине, крупные капли дождя застучали и зашлепали по крупам лошадей, не пропуская головы и плечи седоков. Сверкнула молния, и гроза разразилась. Дождь полил ручьями. Поврежденная рука Филя заныла. Съежившись, он спрятал ее под плащом, исподлобья глядя перед собой.
Спустя время его глаза, натренированные разбирать далекие детали в любую погоду, выловили из пелены дождя знакомые очертания. И тут он сообразил, что ему нет нужды мокнуть — он увидел, где можно переждать непогоду. Филь двинул локтем, привлекая внимание возницы, сказал «Я дальше сам!» и скатился с телеги.
— В добрый путь! — раздалось ему в ответ. Чавкая сапогами по раскисшей дороге, мальчик поспешил к хорошо запомнившемуся ему полусгнившему крыльцу.
Вот ведь псина неугомонная, подумал он, останавливаясь в шаге от места, куда мог достать рвущийся с цепи мохнатый пес. А следом раздался крик, сотрясший изнутри ветхую хижину:
— Заткнись, гниль кладбищенская! На кого ты опять лаешь, наказание мое? Скотина ты безродная, хоть бы раз залаяла по делу!
Из двери хижины выглянула прежняя старуха всё в том же салопе. Завидев мальчика, она прищурилась. Ее коричневое лицо сделалось как печеное яблоко, и Филь не мог понять, узнала она его или нет.
— Иди своей дорогой, человек хороший, пока я стражников не кликнула, —проговорила старуха хмуро. — Шатаются тут всякие…
Филя поливали струи дождя, и он неохотно сбросил капюшон с головы. Подлая бабка стояла под навесом.
— Я был у тебя, матушка, здесь прошлой осенью, — сказал он. — Пусти переждать грозу!
— Ври больше, — сказала она увесисто. — Не было тебя здесь.
Под носом и на подбородке старухи росли редкие седые волосы. Она повела в ожидании усами. Филь спросил:
— Или не признаешь меня?
Бабка хмыкнула:
— Да как же тебя признаешь, касатик? В прошлый раз ты заявился мордатый, хоть и утомленный, а теперь истощенный и высохший, будто на рудниках служил. Где тебя носило? Гляжу, ты успел продвинуться от ночной клетки до имперского вестника, только кто поверит, что ты вестник, засмеют ведь!
Филь разозлился, но бабка вовремя напомнила, что на нем в самом деле значимая форма, тяжелеющая с каждой минутой от воды, и он решил поднажать:
— Коли видишь, что имперский служащий, то запусти! А что до моего вида, то пусть лучше надо мной смеются, чем плачут!
Хитрая старуха учуяла перемену его настроения.
— Что ж, заходи, милый... Но не обессудь, ты знаешь, как тут у меня.
В тесных сенях Филь заметил, что гнилая капуста осталась на месте, а бочка с солью успела исчезнуть.
— Куда соль девала, матушка? — поинтересовался он.
— Продала, — сказала она.
Мальчик ухмыльнулся, припомнив ее прошлые слова.
— Так ведь войны с сердарами не было!
— Некоторые люди хуже любого сердара, — сказала старуха. — Садись уж, коли пришел.
Филь уселся на длинную скамью за грубый стол. За восемь месяцев в хижине ничего не изменилось, а ведь с продажи соли бабка должна была получить немало денег.
— Это была племянника соль, — ответила старуха на невысказанный вопрос. — Натаскал с шахты и попросил сберечь до лучших времен. А тут на шахтах случился обвал, да такой, что проще выкопать новые, соль подорожала, и он продал ее. Не дав мне за ее хранение ни гроша.
Близкая молния озарила хижину, одновременно раздался оглушительный удар грома. Старуха от страху присела. Вместе с ней, казалось, присела хижина. Дождь замолотил в ее крышу с удвоенной силой.
— У-у, какой! — сказала бабка, проморгавшись. — Ничего, скоро, значит, перестанет. Пойду-ка я собаку в сени запущу!
Поджидая старуху, Филь скинул на лавку волглый плащ, разглядывая одинокую комнату, закоптелую, низкую и пустую. В прошлый раз он глазом не успел моргнуть, как его выволокли отсюда. Дождь стихал, когда старуха снова появилась в комнате. Она тащила за ошейник пса.
— Переждал? — спросила она неприветливо. Пес молча оскалил клыки.
До Филя дошло, что бабка выжидала, пока ливень утихнет, а теперь выставляла его вон, не желая выпускать из лап оставленный им здесь в прошлый раз вещмешок.
— Матушка, где мои вещи? — спросил он поднимаясь.
— Какие вещи, милок, ты о чем? — ответила старуха.
Пес зарычал. Намотав плащ на руку, Филь приготовился сунуть его псу в зубы, если тот бросится, и решил не церемониться.
— Бабка, верни мои вещи, а то хуже будет!
Старуха секунду прикидывала расстановку сил, но на открытую драку не решилась.
— Продала, всё как есть продала! — запричитала она. — Времена нынче тяжелые, а сеть ты мне так и не починил, да еще новую дверь ставить пришлось после твоего визита. Так что не обессудь, касатик, а только вещи твои разошлись, чтобы покрыть мои траты!
Бабка врала, как сивый мерин, это было ясно как день. За один Арпонис она могла сменить не только дверь, но и поставить новый плетень. Мальчик сжал кулаки, и тут больную руку его задергало так, что он скривился.
Более не сказав ни слова, он вылетел на улицу, желая сдернуть поскорей с руки мокрый плащ. Видимо, до конца его жизни ей суждено теперь реагировать на сырость и непогоду. Удрученный Филь поплелся в город: поездка не задалась с самого начала. Впереди его тоже ждало мало хорошего: головомойка от секретаря Клемента, ночевка у лабазов и возвращение в Катаоку.
Однако не в натуре Филя было долго предаваться тоске. Едва тучи очистились и над городом выглянуло солнышко, он повеселел. А когда в небе вспыхнула гигантским мостом радуга, мальчик радостно засвистел и прибавил шагу. Чему быть, тому не миновать, не голову же ему снесут? А потом можно полазить по рынку и попытаться заработать, пусть с единственным золотым, да только пока не откроешь рот, туда ничего не попадет!
Предчувствие неизбежной удачи подгоняло его и он не заметил, как очутился за замковым мостом, куда его пустили, записав имя и цель визита. За дверью, куда прошлый раз стучался префект и откуда выводил Филя г-н секретарь, в приемной сидел мужчина в военной форме.
На его кителе, слева на уровне груди, красовалась эмблема — пять зеленых листочков, тянущихся к падающей на них капле воды, заключенной в сферу. Всё вместе было заключено в герб традиционной формы, над которым была вышита корона.
