Меир Узиэль - Демоны Хазарии и девушка Деби
И тут Ахав ей говорит: ладно, приду, но я хочу чтобы ты мне показала твое желание меня увидеть: отказалась взять у меня деньги.
Она по-девичьи не открывает рта, и оставляет его в незнании – потребует ли оплаты или отдастся ему бесплатно.
Почти ясно, что если он переспит с ней, вопрос оплаты будет ясен сам собой. Надо платить, Ахав. Потому он не хочет с ней спать, или да хочет, но при условии, что это будет по ее желанию и без оплаты.
Но желание ее неизвестно. Она намекает ему о своем желании: давай, переспим, Ахав. Но, может, она хочет его лишь проверить. Может это, по ее мнению, то, чего желают мужчины, и она хочет уже снять с себя эту нагрузку. Может, она хочет убедиться, что он такой же, как все мужчины, стремится к тому, к чему стремятся все они, но лишь делает вид, что заинтересован в ней более, чем обычно.
Это сердит его.
У нее тонкие ноги, тонкое тело и лицо, она красива и приятна, никогда бы не поверил, что она проститутка. И беседа с ней необычна, весьма необычна.
Они лежат в постели и разговаривают, на той кровати с тонкими, явно использованными простынями. Она передвигает по-девичьи ноги, несколько шаловливо, то раздвигая их, то сжимая.
Я хочу, говорит или не говорит она, но это ясно.
Он чувствует влагу, текущую у нее между ног.
Ты, что, мокрая? – спрашивает.
Она улыбается. Это масло, я умащаю им себя.
Снова кажется, она побеждает кого-то, или что-то, или его. Я мокрая? Я думала, что это от тебя. Это масло, которым пользуются проститутки, чтобы мужчинам было легче проникнуть в них.
И тут, или чуть позже, сон исчезает, превращаясь в дрёму.
Глава сорок четвертая
Казнена была в кипятке жена Олега по традиции викингов, поступающих так с врагами и преступниками, казнена в длинном ряду сожженных, повешенных, распятых в прошлом. Крики ее и проклятья еще долго звучали в ушах у всех.
И одна, девица из низших диких племен, у которых нет еще ни повелителя, ни царя, племен, находящихся в рабстве у иудеев, слышит эти вопли и ожидает, когда же вернется ее любимый, Олег, ее защитник в этом мире.
Чего она вопила перед смертью, что Тите, отомстят. Чего она ее вогнала в страх? гневался Олег. Почему она открыла Тите, что я болен?
Но Тита, слыша каждое слово проклятья, действительно испытывала страх, но не обращала внимания на ту служанку, которая окажется весьма важной в ее судьбе.
Именно она, а не грозные проклятия и клятвы жены Олега, полностью изменит жизнь Титы, и через полгода Тита перейдет из-под власти Олега под власть этой служанки.
Из дворца и кораблей Тита попадет в конюшни державы Хазарии. Из жизни рядом с Олегом, моряком и купцом, любителем битв, – в иную жизнь, став супругой иудея Ахава, который был посланцем графа, должен был привезти детей домой, был побежден дьяволом, стал любимым Деби, которая затем его бросила. В тяжкой депрессии, кочевал он по дорогам Хазарии. После долгого пребывания в Болгарии, вернулся с воинством слепцов. Титу он встретил в одной из конюшен, гладящей и омывающей лоб его друга Песаха, вместе с ним перевозившего детей, друга по несчастью, который был наказан судом – заниматься до скончания своих дней чисткой тысяч жестких лошадей и таскать им несметное число ведер еды и воды.
И умер Песах среди конского навоза, агонизируя от столбняка.
Остались Ахав и Тита. И из навоза и сена конюшни возникла любовь, вернулась честь, вернулась необходимость отыскать свой путь, и Ахав из неудачника превратился в героя.
Героям никогда не дают забыть, что они были неудачниками, но не это было важно Ахаву. Важно то, что он сумел вернуть детей отцу и матери из Лопатина, и отрубить лапу дьяволу, хотя это стоило ему и верным его бойцам, пошедшим с ним, тяжких ран.
В других войнах, которые он вел во имя Кагана, стоя во главе легендарной когорты бойцов, он был ранен в живот, и пришлось укоротить ему кишечник, и потерял правую руку до плеча.
Сейчас ему пятьдесят, и он сидит с Титой и семью сыновьями на холме, над проливом, ведущим в Константинополь, проливом Босфор.
Он должен есть каждые два часа, по указанию врачей. И он ест в небольших тарелках зеленого цвета, в основном, петрушку.
Сидит Ахав в это утро месяца Хешван. Солнце освещает воды. Под ним синий пролив катит невысокие волны.
Он собирается встать и насладиться содержимым сундука, который был ему привезен из родительского дома несколько лет назад, когда он получил командование над проливом Босфор.
В сундуке было большое собрание вещей его детства, раковины с берегов моря, Хазарского моря. И каждая раковина несла ему свою повесть. И вот, несколько из них – от раковин, изображенных на картинке, на этой странице нашего повествования.
Из этой широкой золотистой раковины мать кормила хазарскими сладостями перед сном и рассказывала о море, рыбах и их царе, и говорила: «А сейчас открой пошире рот». Давала ему подслащенное молоко, она хранила эту раковину, как и раковину для засыпания ребенка, которую хранили все матери Хазарии на память своим детям, чтобы, когда они вырастут и отрастят бороды, и откроются им волшебства мира, вспомнили себя малышами, которых укачивали перед сном.
Черную, слегка надтреснутую раковину Ахав получил, когда был принят в группу улицы Виноградной лозы. Он был самым маленьким, девяти лет, в то время, когда старший его брат, одиннадцати с половиной лет, сумел убедить главу группы Цвику принять малыша. После того, как он прошел испытание – принес восемь гвоздей от кузнеца, его приняли. Самая низкая степень и отмечалась черной треснувшей раковиной. Ее зашили в мешочек. И он носил его на плече, на нитяной цепочке. Чудесные дни детства, когда они всей группой рассаживались на огромном криво растущем дереве, быстро промелькнули. Шумели на ветру иглы дерева, и стояла тишина угрозой нападения враждебных групп. А вот две черные раковины, знаки отличия Ахава, когда он стал главой группы. На короткий период. Группа распалась сразу же после одного или двух действий, и Ахав остался главой группы без группы. Но миг этот был ему дорог. Это был первый раз, когда он говорил, и все группой его окружили, слушая, и сопровождая его слова общим кличем: «Да! Да! Сделаем, йалла».
И еще раковины со своими историями.
Кроме раковин в сундуке хранилась деревянная ложка, которую он привез из Италии. Несколько болгарских ожерелий из ляпис-лазури.
Фрагмент сети, вместе с несколькими перьями ястреба, забранный в деревянную рамку, как некий священный предмет, или, как мы сегодня называем, камея от сглаза, сделанная из оливкового дерева, и вручаемая командиром, завершающим службу в армии.
Давно он не заглядывал в сундук. Какой в этом сундуке смысл, и, вообще, какой был смысл в том, что его везли из такой дали. Какой смысл во всех этих камеях, если он не открывал крышку сундука. В этот вечер он будет показывать и рассказывать Тите о разных хранимых вещах, снова покажет обрывок той кожаной ленты, на которой написал Деби – не исчезай, и так на протяжении тысячи восемьсот метров этой ленты.
