Любовь Колесник - Витязь. Содружество невозможных
Приблизительно за час до рассвета он поднялся, легко отцепив руки Ирмы; собрал и приготовил доспех и, взяв меч, вышел на балкон, парящий над городом.
До означенного оруженосцу времени оставалось около двух тысяч ударов сердца. И витязь считал, мысленно нащупывая противника и вспоминая все, что знал о нем.
О ней.
Ирма крепко спала, приоткрыв алые, зацелованные губы.
Тайтингиль, сокол Нолдорина, витязь рода Золотой Розы, победитель демона, единственный в пределах Эалы сумевший вернуться из Чертогов Забвения к новой земной жизни — и вновь ищущий что-то на грани ее пределов, — сидел на подоконнике и смотрел на серую, почти тихую предрассветную Москву.
Молчал и думал.
Тайтингиль смотрел на простертый туманный, будто притаившийся громадный город. И — в комнату через дымку тончайшей ткани. Толстый рыжий Ирмин кот сидел подле, обернув роскошным хвостом все четыре лапы, вопросительно глядел — прыгнуть, может, посидеть с тобой, помурчать, скрасить раздумья? Своей перрсоной…
Эльф невесело улыбнулся, покачал головой — не сейчас. И продолжил считать удары пульса, оставшиеся до встречи с новым противником. Куда более страшным, чем все предыдущие, вместе взятые.
Цемра — создание тьмы столь непроницаемой, что и постичь ее было невозможно. Даже Тайтингилю. Сам Творец отрекся от нее, и даже Темнейший Карахорт не смог вынести такого союзника, прогнал ее на долгий срок за предел Эалы, единственный раз для этого соединив свою силу с силами добрых народов.
Сейчас витязь был предельно сосредоточен. Думал. Настраивал свою музыку на грозный лад боевого рога.
Считал пульс.
Одиннадцать тысяч пятьсот шестьдесят три.
Да, ему было столько лет.
Годы боев и сражений, падений царств и рождений новых городов. Они уходили — он оставался. Все ушло — он остался, один, как привык. И пошел к звездам. За предел.
И тут — женщина.
Человеческая женщина, которая, как он слышал, спала сейчас, утомленная неистовой гонкой любви. Спала, приоткрыв алый зацелованный рот.
Красивый рот…
Тайтингиль соскользнул с подоконника и пошел. Мимо нее, глянув в арку, как она спит — лежа на животе, обняв руками и поджав под себя скомканное одеяло, уткнув щеку в белое облако подушки и хмуря брови во сне.
Ирма спала и сквозь сон чувствовала — она спит одна. Постель была холодной — спереди, сзади; женщина шевельнула рукой, мимолетно обводя полукруг в поиске — тщетном. Приподняла голову, чтобы убедиться: почти не открывая глаз, женской чуйкой.
Убедилась.
И бессильно уронила голову в подушку, сжимая на ней пальцы.
Не плакать. Не надо.
Просто все не может быть так хорошо.
Тайтингиль, растворенный в полутьме квартиры, смотрел.
Вскинул голову, сжимая зубы.
Пора была облачаться в доспех.
Длинное тело скользнуло в кольчужную плетенку с золотой набивкой. Тайтингиль огладил доспех, ощущая на плечах привычную тяжесть. Затянул замки перевязи. Огляделся. Набедренники, наплечники и наручи. Он тщательно затянул все ремешки, завязки. В бою ничто не должно было мешать, все следовало подогнать — привычно, досконально. С привычными же мыслями о том, что он, может быть, не вернется. Он сказал тогда Ирме, что у него свой взгляд на вечную суть эльфа, — и да, он был таков.
Потому что даже самая вечная суть — конечна. Прекратится Эала — прекратится и он. Погаснет звезда — и даже бессмертный в своей не-жизни камень станет пылью и прахом. Раскроется сила Цемры — и камни, и эльфы, и люди, и все создания этого мира вмиг станут ничем. Поглощенной внутрь Великой Паучихи сутью, плацдармом и трамплином ее безумного потомства от причудливых отцов.
Мог ли он обещать что-то этой тревожно спящей женщине с маленьким прохладным ртом?
Он шел биться.
Жить, умереть?
Биться!
Последнее — плащ со златой розой — на плечи. И принесенный нелепый короб от музыкального инструмента вроде лютни, в который он положит меч, чтобы не показывать его в «камеры наблюдения», когда пойдет к паучихе по охраняемой человеческой крепости со странным названием Москва-Сити, — так рекомендовали осторожные гномы.
Он собрался полностью. И пошел вниз.
И опять остановился у арки, глядя на нее.
На маленькую, такую маленькую и такую решительную, ранимую и пытающуюся жестко делать мужские дела — и делающую; желающую верховодить везде — и так страстно отдававшуюся ему.
Ирму.
Может быть, в последний раз.
Точным движением он прислонил полуторник в гитарном футляре к дверному косяку и в два бесшумных скользящих шага пересек расстояние до постели. И прильнул.
— Я, — выдохнул, — я, Ирма, никогда… Не обещал… Я… могу… не вернуться. Я…
— Молчи, — шепнула она. — Пожалуйста, молчи, Тайтингиль, Тааайтингиль…
Поцелуем заглушила все поднимающиеся в нем слова, не осталось больше слов.
— Ирма. — Эльф поцеловал в горячую щеку, в сбитые волосы на виске. — Ирма…
— Ты вернешься, — сказала она, утыкаясь в подушку.
— Я…
— Молчи, — шепнула. — Я верю, что вернешься. А теперь иди. Иди, Тайтингиль.
Он длинно выдохнул и покинул женщину.
Глава 11
БОЙ
Котик стоял за дверью, нежно поглаживая свежекупленный айфон; орк, переродившись, оказался страшным гаджетоманом и поклонником всех мыслимых и немыслимых соцсетей. Стоял молча, переговариваясь с кем-то топтанием пальцев по экранчику. Не заходил, хотя мог бы воспользоваться ключами, которые у него безусловно были. И не звонил в дверь. Ждал.
Когда эльф вышел, он привычно просиял.
— Прроспал, светлейший? Прроспал?
И натолкнулся на взгляд эльфа — прямой, в глаза.
Тайтингиль молча двинулся к лифту. Кольчуга, доспехи, стекающий с плеч плащ, стекающие водопадом златые волосы и твердый, округлый чехол «Гибсона» с мечом внутри — в руках.
— Бандерас нолдоринский, — муркнул Котов и снова засиял глазами. — Куда деваться, а…
В машине эльф был собран и молчалив. Он не питал никаких иллюзий относительно боевой мощи местных двергов. Чернобороды никогда не были бойцами. Оружейниками — прекрасными. Бойцами — нет. И… их было всего сто двадцать четыре. Из которых снарядить на схватку обещали пятерых.
Противопоставить магии можно было лишь магию, и витязь готовился.
Оруженосец?
Оруженосец… да. Но.
В прежнем мире, в прежние времена Потрошитель Азар был бы сильнейшим соратником. Витязь некстати вспомнил тухлые болота, на которых орк выхаживал его; громадная ручища только что сцапала эльфийского коня за ногу, рванула — и переломила, искалечив животное. И эти же опасные орочьи лапы пестовали его, Тайтингиля, ни разу не сделав больно. Раны под ними, кстати, затягивались очень быстро — быстро даже для эльфа. Орк глядел тогда — беззлобно, бесстрашно, внимательно.
