Марина Дяченко - У зла нет власти
Кроме меня, в Храме-Музее никого не было. Вещи, которые должны были хранить память, оказались банкротами, потерявшими все, что им было доверено.
Я ударила посохом о камень. Вспышка вылетела вверх, под купол, и на секунду озарила его изнутри: позеленевший, в потеках, в серых тряпках старой паутины. Я ударила еще раз, мне хотелось снести это предательский музей, сжечь тут все, разогнать крыс и пауков… но в этой новой вспышке я увидела человеческую фигуру в темноте, в далеком закутке храма.
– Эй! Здесь кто-то есть?!
Вздох.
Я посмотрела ночным зрением. В первую секунду мне показалось, что это все-таки Оберон – пусть не во плоти, но призрак его. Я ошиблась. Это был призрак совсем другого человека – невысокого, очень широкоплечего, с пушистой, будто веник, бородой. Он сидел, как мне сперва показалось, на перевернутой лодке. Присмотревшись, я поняла, что это дерево с обрубленными ветками и корнями, уложенное набок и превращенное в скамейку.
А присмотревшись внимательнее, я увидела, что дерево каменное.
– Вы не человек, – сказала я, направив на него посох.
– Я воспоминание, – сказал он и улыбнулся.
Я прочистила горло:
– Мне показалось, что здесь все воспоминания сдохли.
– Околели, – легко согласился он. – Странное место. Здесь случилась беда?
– Огромная, – я все еще держала посох, направив навершие ему в грудь. – Может быть, непоправимая.
– Ты водишься с некромантом?
Я вздрогнула:
– Откуда вы…
И тут же узнала его.
Это его лицо – темно-коричневое, ссохшееся – поднималось из разверстой могилы. Это его закрытые глаза были похожи на древесные сучки. Прочитав узнавание на моем лице, призрак слегка подвинулся, открывая для меня надпись на каменном дереве.
«Установлено в честь присоединения Лесных земель к Королевству», – было высечено на камне.
– Ох, – сказала я. Посох в моей руке дрогнул и опустился.
– Я немножко встревожен, – сказал Лесной воин. – В прежние времена ни один некромант не смел хозяйничать в Королевстве. И уж конечно, явиться вот так, со злыми намерениями, на мою могилу… Зачем ты заступилась за него? Не стыдно?
– Стыдно, – прошептала я. – Но… на самом деле…
– Он делал это ради благой цели, ты хочешь сказать?
– Ну… да.
Лесной воин покачал головой. Его лицо, полупрозрачное, казалось сложенным из песка: тронь – рассыплется.
– Никогда не верь некромантам. Даже когда они говорят, что хотят добра… тебе или тому, кого ты любишь. Оберон сказал бы тебе то же самое.
– Вы помните Оберона?!
Призрак закутался в сиреневое зыбкое покрывало, служащее ему плащом:
– Я умер много лет назад… меня самого уже почти забыли. Куцая память у этих молодых… но со мной такие штучки не проходят! – Он в раздражении стукнул кулаком по колену.
– Какие штучки?
– Слово великого забвения.
– Слово? Кто сказал это слово? – Я подобралась к нему почти вплотную. – Кого искать?
– Не знаю, – он смотрел мне в глаза своими изменчивыми, зеленовато-карими глазами. – Я воин, а не мудрец. Но у тебя в руках меч… Отыщи красную нить на изнанке и вели мечу шить этой ниткой.
– Мы уже… я уже нашла!
– «Вы» – вместе с некромантом? – Лесной воин сощурился. – Берясь за меч, всегда надевай перчатки. Никогда не выпускай рукояти и достигнешь цели… Но тебя ждет большая беда, если не раздружишься с некромантом, маг дороги. Запомни это.
Он снова вздохнул, огладил бороду и растворился в воздухе. Я осталась стоять в темноте, одна, под высоким и пустым куполом; догорала свечка, зажженная непонятно кем. Уж не призраки ли научились пользоваться зажигалками?
Надо было бежать во дворец и разыскивать Максимилиана, но Лесной воин совершенно меня обескуражил. «Никогда не верь некромантам»… Но Оберон верил Максимилиану!
От этой мысли у меня гора свалилась с плеч. Ну конечно, он ему верил! Он позволил Максу удалиться в замок и даже заступился за него перед Гарольдом. А мог ведь изгнать, как того алхимика, или вышвырнуть обратно за Ведьмину печать, да мало ли… А Лесной воин, понятное дело, не может простить Максимилиану вторжения в могилу. Тут старик в своем праве, нечего сказать…
Свеча погасла. Я смотрела ночным зрением, Храм-Музей больше не казался таким таинственным – он похож был на серо-коричневую чеканку. То, что Следует Помнить, громоздилось вокруг кучей хлама. Где-то здесь, мне помнится, были и перчатки…
Они нашлись быстро – старые, потертые, но еще годные, из добротной кожи. На полке, где они лежали, зеленел медный ярлычок: «Доставлено Аллелой, женой купца Николаса, в память о муже, потонувшем в море, его любимые перчатки из драконьей шкуры, которые он сам себе починял». Я помедлила; не обидится ли Аллела, если я возьму их? Такие дурацкие вещи и дурацкие надписи, а для кого-то память…
Мужа небось помнит, а Оберона забыла, сказала я сама себе мрачно. Столько ненужных вещей… И ведь сколько здесь может быть потерянных нитей!
Я неторопливо натянула перчатки купца. Они были мне велики, но кожа имела свойство плотно облегать. В самом деле драконья? Или купец приврал, красуясь перед женой?
Держать меч в перчатке было непривычно. Я принялась его пробовать, вертясь, как бешеная мельница. Минута прошла в пыхтении, потом Швея в моей руке сделалась тяжелой – и сразу потеряла вес. Я стиснула рукоятку крепко, как могла, и не напрасно: меч рванулся. Миг – и меня выбросило на изнанку.
* * *Я ждала, что окажусь в сплошном переплетении нитей, вроде как в гнезде шелкопряда или логове паука. Ничего подобного: здесь, в огромном помещении с сотнями разных предметов, изнаночных узлов оказалось меньше, чем в кабинете Гарольда. Похоже, вещи, собранные в музее, отслужили свой век правильно и просто: нити, связывающие их друг с другом, уходящие в ворсистый ковер на полу, были прямые, не спутанные, без петель.
Зато сам «ковер» в своих пышных хитросплетениях доходил мне до колен. Я шла, проваливаясь по щиколотку в причины и следствия, в чьи-то давние связи, привязанности, в развязки давних споров. В одной руке я сжимала Швею, в другой – посох со светящимся навершием. Приходилось балансировать; я поддевала нитки кончиком меча, осторожно, чтобы не порвать.
Связи, струящиеся с музейных экспонатов, были темные, давние, похожие на круглые провода, на застывший в воздухе дождь. Причудливо переплетались нити вокруг носовой фигуры корабля, подвешенного над моей головой; я засмотрелась, угодила ногой в переплетения какой-то старой тяжбы и грохнулась.
Было такое чувство, что я упала в болото – мягко, но от этой мягкости пот прошибает. Опираясь на посох, я рванулась подниматься, встала на четвереньки – и увидела красный проблеск глубоко под сплетенным ворсом.
