Иней Олненн - Книга 1. Цепные псы одинаковы
— Не торопись, отвечает Эйрик Редмир, — я двух гонцов к Турам послал с предупреждением, гонцы хорошие, они свое дело знают.
Но Ингерд все равно в дорогу засобирался.
— Верю, что лучших гонцов послал ты, быстрых, но не успокоюсь, пока сам янгара Исмела не увижу.
Эйрик Редмир глядел на него, глядел, а потом и говорит:
— Ладно. Эт мар. С тобой пойду. Что-то и мне беспокойно стало.
И другому Барсу, у которого бровь рассеченная кровила, велит:
— Возвращайся в стан, быстроногий, расскажи все, что здесь услышал. Пусть янгары дозоры укрепят да меня дожидаются. Какие вести — хорошие иль плохие — принесу, не знаю. А нам с тобой, Волк, на коней садиться — и в дорогу.
Сели они на коней, кони свежие, легко пошли, быстро, и волки отдохнули, не отстают. А темень-то уже загустелась, потому с дороги не сворачивали, путь не укорачивали, коней гнали, слова не молвили. Мимо озера Околич ехали — бег попридержали, ибо место это, где становище было, еще исходило страданием и печалью, вечувар на пригорке истуканом безмолвным стоял, в черные воды могильного озера гляделся, побоялись Ингерд и Эйрик думы его нарушить, гнева его побоялись, потому тихо проехали.
Всю ночь кони их несли да подустали, пришлось отдых им дать, но недолгий, как рассвет разгорелся — опять вскачь погнали. Сами про еду, про сон забыли и пили вместо воды прохладный утренний ветер.
В Орлиных землях не осторожничали, некогда осторожничать было, но никто их не остановил. Пыль за копытами до самых границ Туров завивалась, кони пеной покрылись, хрипеть начали. Спешились тогда Редмир и Ветер и дальше один барсом, другой волком пошли.
И недалеко от оплечного становища волки Ингерда нашли у дороги двух мертвых Барсов, гонцов, что послал Эйрик к Стиэри. Опечалился Редмир, глядя на бойцов своих, у каждого стрела в груди торчала, и вознегодовал на убийц:
— Неужто Орлы их подстрелили? — вскричал он. — Или Туры, не разобравшись, сразили их?..
Но Ингерд покачал головой.
— Нет, Барс. Тот их свалил, против кого они Туров предостеречь хотели. За ними потом вернемся, сейчас в стан поспешим, может, успеем еще. Давай, Эйрик, ты с этих ворот зайдешь, а я с тех. Гляди в оба.
Эйрик кивнул и свернул с дороги в заросли.
Становище Белых Туров высилось на крутом холме, приступом его взять было трудно. А с двух сторон подходы к холму караулили две крепости-оплечья, обе под каменными стенами, с могучими башнями да с тайнинскими ходами, по ним можно из крепости в крепость ходить, а из них — в главный стан, в кром.
Обошел Волк грозное оплечье, скоро на холм взбежал и перед сильными воротами остановился. Открыты настежь дубовые ворота, а войти в них не может, — против них, на самом краю обрыва эриль Харгейд стоит.
Стоит, застыл, на изваяние каменное похожий, в одной руке посох стиснут — пальцы побелели, другая вперед вытянута, ровно защищается от кого, к себе не подпускает, а лицо свирепое, хищное, в глазах — ярость бушует нестерпимым пламенем. Ветер наверху холма сильный, одежду с эриля рвет да волосы, что ниже плеч, длинные, разбрасывает, но стоит эриль, не шелохнется, и бескровные губы иногда шепчут слова какие-то, и тогда ветер завывает еще громче. И с места Ингерд сдвинуться не смеет, не пройти ему мимо грозного эриля, покуда сам не пропустит. А в становище тишина, и вдруг слышится оттуда вой звериный — предсмертный, страшный, болью исполненный. Вскинулся Ингерд, задрожал, ибо признал в том вое голос волчицы своей, и от этого воя эриль ожил, руку опустил и тихо так, медленно к Ингерду поворачивается. Повернулся — уже лицо спокойное, и глаза, как притушенные пеплом угли, — не горят.
— Ветер, — эриль Харгейд произнес это слово с трудом, точно человеческий язык забыл и теперь вспомнить пытался. — Ты опоздал, Ветер.
Ингерд замер, в глаза ему глядя, и долго они так стояли, потом наклонился Ингерд к волкам, шепнул что-то, волки в стан пошли. Выпрямился Ингерд, спрашивает:
— Велика ли беда, эриль? Поправима ли? Неизбывна?..
Эриль стоит против него и отвечает:
— Непоправима беда, Ветер, неизбывна. А мала иль велика — кому как покажется. Тебе, может, и мала, а вот Турам с лихвой хватило. Пал янгар их, Исмел Стиэри.
Ингерд нахмурился.
— То всем несчастьям несчастье. И мне тоже, колдун. Я ведь как опасность почуял, так сюда помчался, из самых Соколиных земель. Долог путь, не успел я. И Рунара упустил, и Тура не спас. Гибель на мне, колдун.
— Под гибелью все ходим, — отвечает эриль, на посох опираясь. — А как прознал ты о грозе?
— Гром слыхал, — усмехается недобро Ингерд. — Асгамиры с Годархами да Стигвичами разговор про какого-то колдуна вели. Кьяру я из-под носа Рунара увел, вот он и лютует, пообещал у колдуна защиты искать. Вот, стало быть, и нашел. Отец-то его противился, но родную кровь не отринешь. Ответь мне: кто колдун этот? Где обитает? Отчего беды такие на нас шлет?
Вместо ответа эриль Харгейд отвернулся и снова уставился в даль. Потом говорит:
— Подойди. Встань рядом.
Ингерд повиновался. Он касался плечом плеча эриля, длинное темное одеяние колдуна било его по ногам.
— Подставь лицо ветру, — велел эриль, — и скажи: что чуешь ты?
Ингерд закрыл глаза и вдохнул жаркий ветер.
— Что чуешь ты? — вновь спросил эриль.
Ингерд не чуял ничего. Ветер бросал волосы колдуна ему на плечи и спину, и тогда Ингерду казалось, что его стегают железной плетью, так много силы было заключено в тех волосах.
А потом его вдруг будто что-то ударило в лицо да в грудь, ударило так больно, что он задохнулся и на глаза навернулись слезы. Ингерд услыхал далекий голос — тихий, едва различимый, он то шептал, то напевал какие-то слова непонятные, и эти слова несли погибель. Чужой голос пробрался ему внутрь, впился в сердце незримыми когтями и принялся его выкручивать, раздирать на куски. Ингерд схватился за грудь, пошатнулся, и эриль Харгейд сильно толкнул его в сторону, а сам вытянул вперед посох и свирепо сказал кому-то:
— Схор.
И отпустило Ингерда. Пошатываясь, поднялся он на ноги и вытер струйку крови, что из носа сочилась.
— Это сильный наговор, Волк, — говорит эриль. — Такой наговор и погубил янгара Белых Туров. И всякого погубить может, если известно, где враг находится, куда заклятье насылать. Соображаешь?
Уж это Ингерд сообразил, да еще как.
— Так ведь колдун этот любого погубить может! Без чести Рунар сражается, но как же воевать с неведомым?
— Всякого губить нет надобности, для такого дела мечи да копья да злоба с жадностью имеются, — эриль вздохнул, и в который раз Ингерд подивился — то стариком он выглядит, то молодым кажется. — Вот небо, Ветер, вот земля. Вот стоишь ты, вот я рядом с тобой. В твоем сердце война, и в моем сердце война. Ты избран, и я избран.
— Да кем избран? — не удержался Ингерд. — Зачем?..
— Чтоб землю эту защитить, погибель от нее отвести. Ты защищаешь ее мечом, я защищаю ее магией. И враг у нас один.
— Кто же?
— Имя ему Хёльмир, большой силой владеет он, и в совершенстве познал он эльдаику — Магию Рун, ничто не сравнится с этой магией.
— Чего же он хочет?
— Достигнув небывалого могущества, он возжаждал большего, и эта жажда погубила его душу, ибо он так и не понял, зачем ему это. Он стал рабом своей неутоленной страсти, и теперь его удел — нести погибель. Не закончатся в Махагаве усобицы, пока не утолит он свою жажду. Потому я здесь, и ты здесь, нам с ним воевать.
— Ты — да, но почему я-то? — нахмурился Ингерд, белую прядь со лба отводит. — Почему не Ян, Эйрик? Другие янгары? Почему мне ты говоришь об этом?..
— Зачем задаешь вопрос, если ответ давно в твоем сердце? Ты уже идешь по этому пути, неужто не понял еще? Вспомни, как ты пытался свернуть с этой дороги. И судьба гнала тебя обратно болью, как плетью, несчастьями, потерями. И с каждым неверным шагом твоя боль будет сильнее, несчастья — больше, потери — неизбывнее. Хватит прятаться, ты — избран, Волк. Иди и сражайся. Как сражаюсь я, подчинившись своей огдстаме. Как сражаются Эрлиг, Кьяра, Рунар. Поэтому и жизни ваши переплелись столь тесно, поэтому и пошла за тобой Волчица, как только увидела.
— А Рунар?
— Душа Рунара принадлежит эрилю Хёльмиру, он наполнил ее своей нестерпимой жаждой, он помыкает ею. Ты сражаешься с ним, но ты сражаешься с эрилем Хёльмиром. За дымом ты не видишь огня, малое заслонило от тебя великое. Прозрей, наконец.
Ингерд задумался, а потом говорит резко:
— Я понял. Я больше не слеп. Я знаю, что надо сделать.
И он быстро зашагал в подступившие сумерки к воротам становища Туров. Эриль Харгейд покачал белой, как снег, головой.
— Интересно, что он понял? — пробормотал он. — И отчего мне так же тревожно, как если бы он сказал, что не понял ничего?..
За спиной раздался шорох.
— Скоро твои тревоги либо умножатся, либо оставят тебя, — голос прозвучал из тени, скопившейся под наугольной башней.
