Айя Субботина - Время зимы
Хани проглотила очередное унижение. Что толку злиться, чужестранец только и ждет, чтоб она дала повод для насмешек. Поведение Раша вызывало головную боль; он то угрожал, то, как сейчас, услужливо протягивал ладонь. Хани не приняла руки, сама села на лошадь и подавила страх, когда Раш привычно обхватил ее за талию.
Путь их лежал дальше, вверх, к тому месту, где вершину холма покрывала плотная белая шапка снега.
* * *Рассвет пришел тягостным.
Яркое солнце забиралось в окна домов, щекотало лучами лица хмурых жителей. Но никто не спешил улыбаться и радоваться теплу, которое принесло этим утром ароматы весны. Деревенские собирали свое добро, им некогда было радоваться теплу, а взгляды, обращенные на юг, были горестными.
Арэн чистил коня. Мерин, почуяв свободу после долгих дней в стойле, гарцевал, вставал на дыбы, чем пугал любопытную ребятню. Дасирийский жеребец, гнедой, с короткой гривой и белой отметиной на лбу, стоил нескольких деревень.
Арэн погладил жеребца, вспоминая, когда впервые оседлал его. То было в день первой свадьбы, когда дасириец взял в жены сорокалетнюю Талию, вдову военачальника второй руки. Отец устроил их брак, Шаам-старший видел в том выгодную сделку. Вдова в одночасье потеряла и мужа, и двоих сыновей, старший из которых был всего немного младше Арэна, и осталась единственной владелицей небольшого, но хорошего замка и соседствующих с ним деревень. Правда, замок Талии, Замок всех ветров, находился на самом побережье, в отдаленных дасирийских землях и дорога до него занимала десяток дней. После свадьбы, молодой хозяин Шаам поехал, как должно, осмотреть свои владения. Он сразу навел новый лад: велел заложить широкие окна на первых этажах, вместо которых остались лишь узкие зарешеченные проемы, подстегнул рабов, вяло стоящих второй шар стены, заставил крестьян в срок платить налоги. Население роптало, но нескольких показательных казней хватило, чтоб прекратить смуту.
Через год, Шаам-старший призвал сына к себе и представил Арэну девочку лет десяти — широкая, как пивная бочка, покрытая шрамами от оспы, она больше походила на карлицу. Несуразно короткие ноги делали ее походку развалистой, косолапой. Девочка оказалась дочерью одного из бастардов предыдущего императора, звалась Халит и стала второй женой Арэна. В приданное за невесту дали железные рудники, недалеко от Орлиного зака. Рудники взял в оборот отец, а Арэну досталась маленькая уродка, которую он отвез в Замок всех ветров. Халит, на красоту которой поскупились все боги разом, отличалась незаурядным умом и, к тому ж, проявила способности к волшебству. Она уговорила мужа нанять учителей и вскорости в замке появились мастер-чародей, алхимик и врачеватель.
В последний раз Арэн был в собственном замке почти два года назад. Но за Орлиным замком, в котором родился и вырос, скучал много сильнее. Мать говорила, что мужчину тянет домой не очаг и сытная еда, а женщина, что для слаще меда. В собственном замке Арэна ждала стареющая вдова, так и не снявшая траурных одежд, и уродка, с которой Арэн никогда не разделит ложе.
— Дай меч поглядеть, — мальчишка, тощий и лохматый, потянул дасирийца за рукав.
— Гляди, — Арэн провел щеткой по боку коня, и шерсть залоснилась, играя на солнце. К луке седла были пристегнуты оба меча — длинный, острый, как игла, со стальной кромкой, и короткий — широкое лезвие алхимического серебра и легкая рукоять. На втором своем коне дасириец вез железный щит с парящим орлом, тяжелый топор работы дасирийских кузнецов, несколько кинжалов и длинный лук из прочного дерева жайран, что росло только в жарких землях Эфратии.
— Не видать, — не унимался паренек.
— А ты внимательнее гляди. — Арэн схватил мальчишку за шиворот и живо забросил на коня.
Мальчишка, сперва обескураженный и удивленный, быстро опомнился и горделиво шмыгнул носом, свысока осматривая ватагу малышни, тут же слетевшейся, как воробьи к хлебным крошкам. Они галдели, норовили погладить коня и просили Арэна рассказать про далекие страны.
Дасириец невольно улыбнулся, краем глаза заметив, что эрл все-таки взялся разводить огонь в Большом очаге. Когда пламя робко шевельнулось, жители, до этого занятые погрузкой добра на сани, словно повеселели. Они подходили к огню, грели ладони, и с надеждой смотрела в небеса.
Когда деревенские были готовы выступать, Мудрая совершила последний обряд поклонения духу-защитнику. Ее одежды были скудны — простая рубаха, расшитая разноцветными нитками и деревянными бусинами, ожерелье из кошачьего глаза, такое длинное, что конец его стремился к самому животу. Она была босой, но холодная заснеженная земля будто вовсе не тревожила ее — Мудрая ступала уверенно. На какое-то время Арэн даже засомневался, так ли она слаба, как сказала?
Старая женщина ходила вокруг Большого очага, одна ладонь ее сжимала пучок сухих веточек, вторая — бурдюк с вином. Она одну за другой подбрасывала ветки в пламя и те мгновенно становились пеплом.
— Просит прощения у всех погибших воинов и предков, давно ушедших в далекие земли, — подсказала Миэ Арэну, для которого тягучие речи Мудрой оставались непонятны.
Миэ где-то раздобыла накидку из яковой шкуры, промасленную и тяжелую; хрупкая таремка, казалось, переломится под ее тяжестью, но Миэ не жаловалась. Впервые, за последнее время, волшебница была странно молчаливой.
— Как думаешь, — она не повернула головы, — Раш и Хани уже добрались до Сьёрга?
Арэн в уме подсчитал дни.
— Нет. Хорошо, если скоротали часть дороги.
Волшебница беззвучно вздохнула, о чем дасирийцу поведали ее на мгновение приподнявшиеся плечи. У него не нашлось для прекрасной Миэ слов утешения, да она и не нуждалась в них. Одним богам было ведомом, что за мысли роились в ее головке, на которой, подобно короне, высилась замысловатая прическа из тугих локонов цвета осени. Все-таки таремка осталась верна себе, даже теперь, раз уж шелка и бархат были не к месту. Арэн видел, как выразительны глаза женщины, какими розовыми и влажными стали ее губы — незаметная, кропотливая робота с дорогими помадами и пудрами, кисточками и пуховницами.
— Прекрасно выглядишь, — зачем-то сказал Арэн.
— Если уж мне суждено попасть в царство Гартиса в рассвете лет, — в ее голосе звучала тоска, плохо прикрытая иронией, — то я спущусь туда королевой.
Мудрая открыла бурдюк и, медленно ступая по снегу босыми ногами, лила за собою вино. Когда алая кромка хмельного напитка сомкнулась вокруг Большого очага, костер вспыхнул ярче. Над головами собравшихся жителей, пошел гомон.
— Духи приняли жертву и не будут держать зла, — опять пояснила Миэ.
