Ника Созонова - Грань
— Папа, папка!
Я обернулся. Прищурившись, не сразу сумел разглядеть ее, вычленить из переливов лазури, бирюзы и ультрамарина. Она не выглядела как человек ('Не доросла до ощущения себя гомо сапиенсом?' — отметил во мне недозадушенный психолог) — две руки, две ноги, одна голова. Она была стройным облачком, выдохом тумана, но не белесого и мутного, а чистого и сверкающего. Она подплыла ко мне и слилась со мной — окутала, окружила со всех сторон. И говорила, говорила, говорила…
Поначалу я не мог разобрать ни слова — прохладный звенящий голосок раздавался отовсюду, за ним трудно было уследить, невозможно поймать и присвоить. Потом у меня бешено закружилась голова — от переливов света и повсеместной музыки ее голоса…
И вдруг она отстранилась и обняла меня. Крепко, как в жизни.
— Прости, пап, я не рассчитала! Я хотела, чтобы сперва ты увидел самое лучшее.
Я не мог видеть ее лица, но макушка, пушистая и шелковистая, была такой же, что и до болезни. И я знал, что, когда она поднимет на меня свою мордашку, кожа окажется чистой и розовой, а глаза ясными и сияющими. Какой же я был дурак, что не сразу согласился на ее просьбу! Да за одну возможность увидеть ее прежней — стоило горы свернуть…
— Тебе нравится здесь?
Варька оторвалась от меня и повела рукой, и я послушно последовал за ней глазами, обозревая окрестности.
— Нравится — не то слово…
— Тогда походи, посмотри. Правда, будет не только светлое, но я не хочу ничего от тебя скрывать. Хочу, чтобы ты помнил меня всю.
Она умолкла и пропала.
Никогда не думал, что у шестилетней девочки может быть так много воспоминаний!
Варька помнила даже солнце в роддоме: живое, прозрачное, словно медуза, оно шевелило лучами и улыбалось. И как Алиса, закаляя ее, разрешала ползать голышом по всей квартире. (Квартира была огромной и загадочной, словно старинный замок.)
В ее младенческих воспоминаниях мы с Алисой были нереально красивыми великанами — особенно я. Порадовавшись, мысленно погладил себя по шерстке, убедившись воочию, что мои старания и траты были не зря: детство Варежки получилось насыщенное и светлое. И книжки с картинками, и прогулки, и ФФ, и самодельные сказки, и игрушки — которые, оказывается, были для нее вполне живыми и одушевленными существами, каждая со своими причудами, 'тараканами' и 'клопиками'…
Но были и раны. Самая недавняя — не болезнь, не больница, как можно было ожидать, но наш с ней злосчастный визит в зоодом: тоскующий ягуар, хромая лисичка. (Мысленно отвесил себя хорошую затрещину — за толстокожесть и тупость.) А самое сильное горе — эпизод двухлетней давности, о котором я напрочь забыл. Тогда у нас в подвале, где хранились мешки с картошкой и мукой, завелся мышонок. Я поймал его и принес Варьке, вызвав море ликования. Рыжеватого крохотного зверька нарекли Мишенькой и устроили со всеми удобствами: в большой картонной коробке, с теплым гнездом из ваты и кормушкой из пластмассовой мыльницы. Варежка делилась с мышонком всем вкусным, что ей перепадало — печеньем, молоком, яблоком, мастерила ему из лоскутков и ниток крохотные игрушки. А однажды Мишенька исчез. Сбежал. Она сильно расстроилась, и, утешая, я увлеченно заливал, что свобода для маленького зверька оказалась большей ценностью, чем печенье. Да, он сбежал в свой подвал с мукой и картошкой, но там, тихонько прогрызая наши мешки, вспоминает ее с теплотой и благодарностью…
Оказывается, у этой истории было продолжение, которого я не знал. Спустя неделю Варька нашла мышонка — он умер, свалившись по глупости в пустую трехлитровую банку у нас в кладовке. Дочка ничего тогда не сказала ни мне, ни Алисе. Похоронила зверька на прогулке в детском саду, а боль этой маленькой смерти, как выяснилось, грызла ее до сих пор.
И еще одно горе, столь же живое и безысходное: одна из нянь, которых я нанимал — пока Алиса не отыскала приличный детский садик — периодически выпивала из принесенной с собой бутылочки и принималась рассказывать об умершей дочке. 'Совсем как ты была, беленькая и умненькая…'
Светловолосую худенькую девочку я встретил чуть позже в Варькиных фантазиях. Она поливала цветы из лейки в красивом саду, где листва у деревьев отливала перламутром. На плече сидел рыжий мышонок, умывавший мордочку…
Добравшись до фантазий и мечтаний, я мысленно перевел дух. Здесь было светло и… необыкновенно. Меня окружали странные существа. Кое-кого я узнал не сразу, а иные и вовсе остались неузнанными — то были собственные Варькины творения. Персонажи сказок, что я читал ей, преобразились: Бабка Ежка пекла пироги с брусникой и нянчилась с детьми Иванушки-дурачка и Василисы Прекрасной; Кащей Бессмертный — худющий старик с бородой заплесневелого цвета и шишковатым черепом — смешно пугал тех же детей, кривляясь и рассказывая страшилки; Снежная Королева зажигала от свечки северное сияние и строила ледяные дворцы, оказавшись неплохим архитектором… Особенно меня насмешил Единорог, поселившийся здесь, как видно, после моих недавних неуклюжих фантазий. Горделивый зверь ходил на задних ногах, в зубах сжимая алую розу, а передними копытами стучал в там-там, висевший на шее. Рой некрасивых, но добрых (судя по толстым улыбающимся губам) девушек сопровождал его, умоляя разрешить прокатиться верхом, но священное животное было непреклонно…
— Ну, как? Все посмотрел?
Звонкий голосок вытянул меня из сказочного плена. Я огляделся. Место, где мы с Варежкой находились сейчас, мало напоминало внутренний мир маленькой девочки. Слишком густые краски, слишком тяжелый силуэт высоких гор, подпирающих лиловатое небо. В воздухе была разлита неясная тревога. И еще слышался монотонный гул, словно где-то поблизости находился водопад или плотина.
— Что это за шум, малышка?
— А, это! — Она болезненно-зябко повела плечами. — Мы обязательно туда пойдем — я ведь обещала познакомить тебя с волками. Если хочешь, отведу прямо сейчас. Но лучше бы попозже!
— Все, как ты решишь, солнышко, — я присел перед ней на корточки, чтобы быть ближе к глазам, отчего-то прячущимся от меня. — Только помни, что у нас с тобой не слишком много времени.
— Но почему? — Она расстроилась. — Я думала…
— Я не знаю, сколько смогу пробыть здесь, не навредив тебе. Это опасная процедура, и риск может оказаться…
— Ладно, я поняла! — перебила она, пренебрежительно фыркнув. — Только не надо со мной, как с маленькой. Тогда мы пойдем прямо туда, ведь там — самое важное!
И мы пошли — ножками, по золотистой травке, под лиловатыми небесами, хотя (я был в этом уверен), захоти она — мы мгновенно перенеслись бы в нужное место. Но отчего-то Варьке требовалась и сама дорога — тропинка, посыпанная оранжевым песком, приятно щекочущим ступни, и мускульные усилия наших нижних конечностей.
