Ростислав Левгеров - Тысячеликий демон
А вот хитрец Вятко прекрасно понимал, что его народу никак не устоять перед натиском полчищ степняков, и поэтому задабривал Хайсу дарами, посулами и обещаниями, оттягивая неизбежный конец. Задабривал до тех пор, пока суровое сердце кагана не дрогнуло, или же попросту не взыграла алчность. Венежский князь возгордился; вообразил себя гением тонкой дипломатии. "Вот увидите, – похвалялся он на пиру перед своими воеводами, – я сломлю степняков, причем бескровно. Жадность их погубит". И судьба предоставила Вятке шанс в виде Барха, по собственной глупости попавшего в плен к венегам. Когда сия новость дошла до слуха великого князя, он возликовал и решил выторговать себе мир на выгодных условиях. Однако Хайса, узнав о пленении сына, пришел в ярость. Скорей всего, дело закончилось бы очередным сотрясанием воздуха гневными возгласами, но ближайшее окружение кагана жаждало войны.
И Хайса двинул на Волчий Стан свою армию, так как другого выхода у него не было – на кону встал вопрос о его состоятельности, как великого хана. Вятко этого никак не ожидал и запаниковал. Он пригрозил казнить ханского сына, если степняки не повернут назад. Ответ был категоричен: "Ты в любом случае умрешь, собака! Оскорбление, нанесенное мне, смоет только кровь! Можешь убить Барха – взамен мы уничтожим вас всех!" Собственно, жизнь сына Хайсу никак не волновала. Гораздо важнее была его честь и возможность наживы.
Кочевники надвигались, как снежная лавина. Вятко отчаянно пытался спасти положение, посылая к кагану одного посла за другим, суля золотые горы. Наконец, когда адраги достигли уже Волчьего острова, Хайса уступил в обмен на ежегодную дань, эквивалентную пятистам литров золота (больше венеги дать не могли); также он повелел собрать ему тысячу рабов; в завершение, прихватив с собой княжну Младу, покинул Волчий Стан. Ваны, военачальники и нукеры просили его дать возможность людям напоследок порезвиться на земле ненавистных венегов, но Хайса категорически запретил.
Вот такая война. Кстати, во время марша кочевники не смогли взять ни одной венежской крепости.
Итак, великий хан адрагов умер. Мерген, по прозвищу "Змей", стал действовать быстро и решительно. Всю жизнь он заискивал перед каганом, и поэтому остался жив. Четыре родных брата Хайсы пали от его руки, Мерген же уберег себя наговорами и лестью. "Такой же скользкий тип, как и эта собака Вятко, да испепелит его своим гневом Великий Небесный Дух Туджеми! – говорили о нем аксакалы. – Что будет с нами, если он станет ханом, после Хайсы?"
Вот и настал этот момент. Мерген уже воображал себя каганом, этот нервный и слезливый Барх не в счет. "Ну и что? – рассуждал он. – Ведьма Тамара сказала, видите ли, что он избран силами тьмы для свершения великих дел! Смешно! Барх даже женщин не решается трогать. Вместо него, хе-хе… трудился Буреб. Да… за что и поплатился. Что ж, была бы та шлюха жива, я бы сказал ей спасибо за то, что она перерезала глотку этой маленькой паскуде!"
Первое, что сделал Мерген – это повелел разыскать и убить повинных, по его мнению, в смерти кагана девчонку-деханку с мамашей и их перебинтованного урода-слугу. Нукеры его рода бросились исполнять приказ, но странная парочка пропала, как в воду канула. Призванный к ответу Хончи разводил руками; ему всыпали сто плетей, обоз разграбили; самого купца, еле живого, вместе с поруганными дочерьми отпустили на все четыре стороны, с повелением не появляться больше в этих краях.
Обряд погребения проходил с многочисленными нарушениями исконных традиций адрагов. Старейшины просто задыхались от гнева, видя как мертвое тело великого хана лапали все, кому не лень, и женщины в том числе! Шаман Соам тоже исчез, другие были далеко; Мерген и Барх отказались омыть тело покойного. А кто же, кроме них, мог стать ясой? У входа в шатёр кагана никто не разжег погребальных костров; плакальщиц изгнали; Хайсу, завернутого в саван, бросили в телегу вместе с его оружием и доспехами, как мешок с мусором.
Далее, вечером того же дня, на площадь перед ханским шатром согнали всех слуг Хайсы, десять коней, три верблюда; связали их вместе и повели к месту погребения.
Что было дальше, Ашант не знал и не хотел знать. Позже один из воинов, сопровождавших процессию, рассказал, что кагана привезли в ущелье Тарук. Там, всех обреченных на погребение со своим почившим хозяином, безо всяких церемоний побросали в бурлящий Караз. Не поплыл по великой реке плот, охваченный священным пламенем, не прозвучала последняя песня, лишь некоторые воины шептали добрые слова, косясь на нукеров Мергена, среди которых выделялся некто, коего все именовали Шайтаном – свирепый, лысый гигант с изрезанным лицом.
Почему Мерген так поступал? Почему он не отдал подобающих почестей своему брату? Столь наплевательское отношение к священному похоронному обряду возмутило всю орду; люди роптали; Мерген же не обращал на это никакого внимания. Он разослал гонцов во все улусы, объявив, что как только прибудут все вожди, состоится курултай – выборы нового хана.
Это стало последней каплей терпения. На третий день старейшины собрались перед юртой Мергена и потребовали его объяснений. Мерген вышел с лучезарной улыбкой; поздоровался с каждым; сел на табурет и внимательно слушал.
– Пятьдесят дней, пока душа Хайса-хана не покинет наш мир, нельзя созывать курултай, – горестно качая головой, говорил престарелый Манас. – Это большой грех! Ты итак не почтил его как следует! Пусть, не нам тебя осуждать. Но не навлекай гнев духов предков на нас!
– Ни в коем случае, аксакалы! – заламывая руки в мнимом отчаянии, отвечал Мерген. – Я не хочу сделать ничего дурного! Конечно же, выборы хана начнутся в первые дни осени, после положенных пятидесяти дней. Однако вот что я хочу вам сказать. Послушайте меня, пожалуйста. Мой брат умер. И что я вижу? Все, как один плачут и стенают! Вспоминают его добродетели, которых, я посмею сказать, у него не было! Расскажу вам один случай из моей жизни, чтобы убедить вас. Однажды ночью Хайса приехал в мой аул, и, приставив нож к моему горлу, сказал: "Братец, ты знаешь, я не верю в твою преданность. Поэтому я поставлю тебе условие – либо твоя покорность, либо смерть твоего сына". Тут он указал на моего малолетнего сына Аюба, которого держали в руках его псы. "Он будет жить со мной. И, очень может быть, вырастет великим воином, кто знает? Все зависит от тебя".
Старейшины зашептались. "Лукавит, стервец, – цедил сквозь зубы Миху, отец Тумура. – Будто мы не знаем, как было на самом деле. Сам его отдал Хайсе, в знак своей верности, а нам заливает!"
– Я не проводил его надлежащим образом, – продолжал Мерген. – Признаю, грешен. Но если бы Барх настоял на традициях предков, я бы не мешал. Но он и близко не подошел к отцу – вот как велика его ненависть!
