Олег Верещагин - Скажи миру – «нет!»
…Во время очередного отбива он ранил меня в левое плечо. Я даже не понял, что ранен, – что-то хрустнуло, совсем не больно, и я, скосив глаза, увидел кровь – она стекала под мышку и к локтю из линзовидного прокола, похожего на приоткрытый рот.
Потом мне показалось, что в плечо снова воткнули – только раскаленный прут, и течет из пореза не кровь, а что-то кипящее, обжигающее кожу. Больше всего захотелось закричать и зажать порез ладонью.
Но в правой руке у меня был палаш.
А еще я услышал, как закричала Танька. Так страшно закричала…
Словно это ее ранили…
…Следующим ударом он хотел меня добить. Но я поставил скользящий блок – шпага немца соскользнула, он сам, увлекаемый тяжелой силой удара, упал на колено. И только сумасшедшая ловкость немца спасла его – он забросил руку с оружием за спину и отбил мой выпад, а потом вскочил, очертив у моего живота сверкающий полукруг. Из раны на груди у него текла кровь, но вяло.
На какой-то миг мы опять перешли в классический фехтовальный поединок, и он чуть не обезоружил меня атакой на оружие, но я, недолго думая, ударил его в скулу кулаком.
– Молодчина! – узнал я голос Сережки. Гюнтер отшатнулся, но тут же полоснул крест-накрест передо мной… и это была защита. Поспешная и даже испуганная. Сама мысль о том, что он меня испугался, заставила усилить напор. Я забыл о крови, текущей по руке, о боли, которая дергала плечо при малейшем движении. Наверное, мне в жизни еще не было так больно.
И в то же время – я не помню за собой такого подъема. Во мне словно разворачивалась – оборот за оборотом! – пружина, лежавшая до сих пор туго сжатой. И каждый освобождающийся виток этой пружины был – удар.
Гюнтер опомнился и «уперся» – встал, парируя мои удары встречными. Это было опасно, он оставался более сильным. Но во мне выключилась неуверенность, и сила его ударов больше меня не пугала.
Хрясть!!! Клинки столкнулись над эфесами – и я еле успел отклонить голову. Гюнтер «перехлестнул» оружие через мой палаш и едва не раскроил мне лицо. Но взамен промаха он пнул меня в живот с такой силой, что я отлетел наземь и проехался спиной по траве.
Больно не было. Просто нечем стало дышать, а ноги не действовали. Мелькнула холодная мысль: а ведь тренер говорил, что надо укреплять пресс.
Поздно. Гюнтер шел ко мне – как-то неспешно шагал, широко ставя ноги и держа шпагу на отлете. Приколет к земле?
Ноги заработали. Я отбил удар, поднявшись на колено, немец безжалостно сбил меня снова – пинком в грудь, от которого захватило дыхание. Следующим движением Гюнтер прижал мое запястье…
Я ударил его обеими ногами в живот – немец не ожидал этого и полетел кувырком, а я смог вскочить. Но, наверное, все-таки слишком медленно, потому что Гюнтер оказался на ногах одновременно со мной. Мы еще несколько раз тяжело, с лязгом, скрестили клинки, стоя друг против друга и только отшатываясь назад при ударах. В сущности, тянули время, чтобы восстановиться. На животе немца краснел сдвоенный отпечаток моих туфель.
Палаш в правой руке немца вдруг загудел звуком большого вентилятора, начиная бешеное вращение, – и Гюнтер пошел на меня, крутя оружие то сбоку от себя, то перед собой, то над головой. Вокруг него возник серебристый тонкий кокон.
Врешь, устанешь, устанешь… Я несколько раз быстро выбрасывал клинок ему в ноги – серебристый кокон с гулом опускался… Верти, верти…
Кокон вдруг выплюнул серебряное жало, похожее на атакующую змею. Гюнтер рассчитывал проколоть меня в солнечное сплетение…
В спортивном фехтовании не делают того, что сделал я. Но мы ради шутки отрабатывали это – «как по-правдашнему». И немец, скорее всего, не ожидал этого.
Поворачиваясь спиной к нему на выставленной вперед левой ноге, я перехватил его запястье левой же рукой и нанес сверху вниз рубящий – в полную силу! – удар в основание клинка, одновременно ударив головой назад. Валлонка упала мне под ноги, вывернутая из захвата силой удара.
Когда я повернулся – немец пытался подняться с земли. Я упер конец палаша ему в горло – и под загорелой кожей мальчишки выступили и запульсировали голубоватые артерии. Лицо Гюнтера окаменело, но губы улыбнулись. Резиновой улыбкой.
– Штильгештатн, – с трудом переводя дыхание, выплюнул я всплывшее в памяти слово из какой-то книжки.
– Найн, найн, найн, бите, найн! – закричал высокий девчоночий голос, и возле нас на колени упала, обхватив Гюнтера поперек груди одной и отталкивая мой палаш другой рукой, та самая девчонка. Я отшатнулся; еще несколько немцев бежали к нам с оружием, кто-то натягивал лук, сбоку оказался Колька со вскинутым ружьем…
– Фертихь! – крикнул, перекрывая общий шум, Гюнтер.
И засмеялся. Уже по-настоящему.
* * *Огромный костер плевался в небо искрами и целыми столбами огня – кто-то водрузил в центр дубовый пень, и тот, с воем всосав в себя половину костра, работал, как печная труба. Вкусно пахло шашлыками, и девчонки, разом перезнакомившиеся, тараторили на мгновенно образовавшейся смеси немецкого, русского и… английского. Мальчишки, как ни странно, хором ревели «Калинку» – знаменитую тем, что в ней нет ни единого непроизносимого для немца русского «р».
Наверное, я тоже немец, кисло подумал я и, удобнее устроив ноги, прислонился спиной к камню. Луна проложила по воде Волги дрожащую «дорожку к счастью», откованную из листового золота.
Плечо коротко и тупо дергало. Танюшка хорошо наложила повязку… но лучше бы она сама осталась со мной. А она убежала к костру. Правда, звала с собой, и очень настойчиво. Мне не хотелось к людям, я огрызнулся. Она, кажется, обиделась. Может, стоило попросить прощения – она бы тогда наверняка осталась. Но для меня извиниться – все равно что раскусить лезвие: теоретически возможно, практически – не хочется пробовать.
Светлое от луны небо перечеркнули сразу несколько падающих звезд – метеоритов. Мне почему-то хотелось сразу плакать и смеяться.
Я чувствовал себя неуютно. Словно я в чужой одежде.
– Почему ты сидишь один, князь?
Я вскинул голову. Лунный свет превратил лицо подошедшего мальчишки в серебряную маску с черными пятнами. Он говорил по-русски с сильным акцентом, но правильно.
– Я присяду тут? – мальчишка указал на камень возле меня. Я кивнул, немец сел, и я вспомнил его – когда мы знакомились, он представился то ли Йенс, то ли Лэнс… Но тогда и не намекнул, что говорит по-русски. – Так почему ты один, князь?
– Не называй меня так, – поморщился я. – Не князь я никакой.
– Князь – это слово, – сказал Йенс-Лэнс. – Можно сказать «конунг», «вождь», «князь» – или вообще ничего не говорить. Важно быть. Ты вышел драться, значит, ты князь.
