Олег Верещагин - Скажи миру – «нет!»
– Ты пойдешь драться? – почему-то очень агрессивно спросила Танька. Санек развел руками:
– Он меня убьет.
– У него такой вид, что он убьет любого из нас, – поправил Вадим.
– Мошет бит – яа? – Арнис шагнул вперед, но я коротко вздохнул и, ловко освободившись от руки Танюшки, шагнул раньше него, бросив:
– Держите Таньку.
Сергей сместился к ней, но лицо Танюшки сделалось злым, и она, прошипев мне: «Урод, дурак!» – пихнула Сергея и ушла назад. Мальчишки переглядывались. Арнис положил мне руку на плечо:
– Тавай яа. Он сдоровий.
Я только улыбнулся в ответ, и литовец отступил, сконфуженно улыбаясь. Танька глядела через плечо Сергея злыми и несчастными глазами. Вадим сказал Ленке:
– Давай скажи, Лен. Олег будет драться. Наш… князь.
Мне стало немного смешно. Но в целом я ощущал себя, как всегда перед поединком, – слегка потряхивало и было весело.
Гюнтер сбросил перевязи, стягивавшие белую куртку мехом наружу, без рукавов. Скинул и ее тоже. Невысокая, но стройная девчонка, выбежав из общего ряда, подняла все брошенное, на миг прижалась щекой к плечу немца и медленно пошла обратно – ее обнял кто-то из парней.
У Гюнтера осталась в руке валлонская шпага – шириной и длиной как мой палаш. Немец вытянул оружие ко мне – и я понял: предлагает схватку только на длинных клинках.
Я кивнул и начал расстегивать ремни. Немец ждал – он был выше меня, хотя и не слишком, зато шире в плечах и мощнее. Грудь слева у плеча перечеркивал заметный даже на расстоянии широкий шрам.
– Давай. – Подойдя, Вадим принял у меня снаряжение и куртку. Серые глаза его были внимательны и серьезны. Подумав, я снял майку – на белом кровь будет очень заметна – и вытянул из ножен палаш. – Держись. Ты сможешь его победить.
Он пожал мне запястье. Я молча ответил тем же – говорить не хотелось – и пошел навстречу Гюнтеру, забирая чуть вбок.
Мы остановились точно посредине луговины. Глаза немца напомнили мне глаза Вадима – серые, серьезные и внимательные, без насмешки или злости. Сейчас я мог различить еще несколько шрамов, и то, что его медальон – это каменный молоточек со знаком-руной, висящий на волосяном шнурке. Мне вдруг захотелось спросить, давно ли он здесь – но Гюнтер не знал русского, да и не для разговора мы сюда пришли.
Мне почему-то подумалось: сейчас он будет поднимать оружие к небу, обращаться к богам, все такое, но немец отдал мне салют, энергичный и точный, фехтовальный, какому учили и меня. Я ответил тем же – и мы приняли боевую стойку довольно далеко друг от друга. Замерли.
Я держал палаш в своей любимой четвертой позиции. Немец принял третью – и меня кольнуло недовольное беспокойство.
Терпеть не могу неупотребительных позиций – первой, третьей, пятой… Всегда надо думать, что сделает противник – а в фехтовании думать нельзя, оно слишком молниеносно для мысли. Тело должно отвечать автоматически.
Острие валлонки смотрело мне в правое колено. Гюнтер приглашал – коли, вот он я.
Я уколю, он возьмет вторую… а дальше? Не забывай, Олег, у вас оружие, которое рубит лучше, чем колет… Рубанет по голове слева? Немцы любят рубить в голову, так в книжках пишут… Или в правый бок?.. Прекрати думать, придурок!!!
Раз-раз – сохраняя позицию, Гюнтер стремительно пошел вперед. Я отступил ровно на столько же. Раз-раз – в ответ я сместился вправо, тут не дорожка. Гюнтер – раз-раз, вот подлец! – снова пошел вперед. Выводит из себя, похоже. Иди ты с этими фокусами… в младшую группу. Я угадал его новый шаг вперед и, сам рванувшись навстречу, был вознагражден тем, как немец поспешно отступил…
Да черта с два! Упругим толчком он тут же вновь рванулся вперед, целя мне снизу в живот, – поменял позицию так же естественно, как человек моргает.
Я ответил третьей круговой и нанес рубящий удар в правый бок. Гюнтер взял вторую защиту и рубанул слева по голове. Я закрылся шестой и уколол вниз. Гюнтер опять взял вторую и тоже уколол вниз. Я не принял защиты и вышел из схватки, вернувшись в четвертую.
– Зер гут, – сказал Гюнтер. Он менял позиции, как течет вода – 1–2 – 3–4 – 5–6 – 1–2 – 3… Казалось, это доставляет ему удовольствие. Я никак не мог заставить себя поверить, что этот мальчишка хочет меня убить. И еще не мог заставить себя попытаться убить его…
Он опустил валлонку к ноге. Я тоже опустил оружие – палаш не полукилограммовая рапира, попробуйте его подержать в стойке долго!
Самый страшный звук боя – это свист, свист вражеского клинка, разрезающего воздух, тонкое, поющее «ззухх», похожее на насмешливое посвистывание человека. Сначала – свист, потом – тяжелый удар, одновременно с которым раздается уже лязг. Стальные клинки не «звенят», это вранье, они гулко и жестко лязгают.
Руки немца были сильнее. И ни о каком фехтовании речь уже не шла – он рубил, наступая, гипнотизируя меня этими тяжелыми ударами, а потом – свирепо и коротко колол без отскока. И не достал меня сразу только потому, что я не испугался. А не испугался я потому, что не верил, по-прежнему не верил…
Несколько раз я видел, как из-под клинков брызжут бледные искры. Два или три раза его клинок ударялся о мой эфес, а один раз мы столкнулись эфес на эфес лицом к лицу – и я увидел по краям его носа редкую россыпь веснушек. Ноздри раздулись и отвердели, но глаза остались бесстрастными.
Я надеялся, что по крайней мере не выгляжу совершенно беспомощно – до меня никак не могло дойти, что я проигрываю жизнь. С обеих сторон орали – и наши, и немцы… Они – что-то очень похожее на «зи’хайль!». Наши – нечто неразличимое, но в целом жизнеутверждающее.
А я… я вдруг понял. Это было как резкая, короткая вспышка молнии среди ясного неба – потрясающе красивая и неожиданная, но в то же время страшная… в общем, от которой дух захватывает.
Этот парень – конунг. Он дерется за своих. Но и я – князь. Это не слово. Вадим знал, что говорил, а мне показалось, что он посмеялся.
Я – князь. И я дерусь за своих. Это не фехтовальный поединок на дорожке.
Это… это Суд Божий. Так говорили наши предки.
Падая на правое колено, я круговым ударом подсек Гюнтеру ноги – свирепо, размашисто, сам от себя такого не ожидал. Немец не успел отбить удар – подпрыгнул, а я вернул руку уколом вперед-вверх.
На груди отскочившего Гюнтера – от ребер слева до правого соска – вскипела кровью алая полоса.
– У-ухх!!! – ахнули немцы, подаваясь вперед. Гюнтер что-то коротко рявкнул, мазнул ладонью по ране и показал мне окровавленную руку.
Он улыбнулся. Нехорошо улыбнулся. И пошел ко мне так, что мне на миг захотелось убежать.
На миг. Потом я понял, что скалюсь ему в ответ.
А еще потом я ударил навстречу его удару…
…Во время очередного отбива он ранил меня в левое плечо. Я даже не понял, что ранен, – что-то хрустнуло, совсем не больно, и я, скосив глаза, увидел кровь – она стекала под мышку и к локтю из линзовидного прокола, похожего на приоткрытый рот.
