О'Санчес - Пенталогия «Хвак»
— Погоди. — Нахмурился Хвак, глядя в ладонь, на медь с серебром, что от покупки сапог осталась… С одной стороны жалко ему на такую дурь с деньгами расставаться, а с другой стороны… праздник — так праздник!.. — Дороги ли портянки твои?
— Дак… это… полумедяк. Во что обошлось, за то и отдаю, от сердца ведь, не для наживы!
— За обе портянки полумедяк? Или за каждую?..
Уж как хотелось осмелевшему сапожнику сказать сему увальню: «за каждую»! Лихие да бродяжные люди ведь цены деньгам и добру не знают, все одно спускают без толку… Заплатил бы. Но вспомнил Шмель бешенство во взгляде Хваковом и опять обмер, уже по памяти… Пусть подавится, ибо и за сию сегодняшнюю прибыль хвала всем богам. А главное счастье — что жив и невредим остался.
— За обе, мил-друг Хвак, за обе, мы ведь люди хотя и бедные, а до последнего гвоздика честные! Берешь?
— Гм… ну… тогда… — Хвак выковырнул из кучки полумедяк — его-то он знал — и со вздохом протянул сапожнику. — Тогда я в корыте, что во дворе, ноги сначала сполосну, да тогда и надену портянки. Утром в ручье омывался, аж замерз, да пыль дорожная — она ведь от тела не отвяжется, заново пристала. Подождешь малость?
— Подожду, конечно подожду, господин мой Хвак! Обтирку даже дам, а сам полотно пока на ровные половинки разрежу…
Взаимная выгода умиротворила сердца участников сделки, оба уже и не вспоминали о своих подозрениях и страхах, вдобавок и день стоял неплох — теплый, приветливый, с мягким ветерочком… Разойтись быстро не получилось: Хвак, забыв даже про голод, третьи сутки терзавший внутренности, пыхтел и потел — запутался в коротких портянках, ну никак ему, опыта ведь нет! Пришлось сапожнику его учить, показывать на себе, да еще каждую ногу по отдельности: эту справа налево окукливать, а эту наоборот! Наконец, Хвак поймал правильные движения, опять разулся, еще раз лихо навернул обе портянки, притопнул сапогами в землю…
— Ну, я пойду?
— Боги тебе в помощь, пресветлый мой господин Хвак! Истреплешь эти — приходи, вьюнош, сапожник Шмель новые стачает! Да, эх, не скоро ведь придешь: себе в убыток сварганил, износу им не будет! Год проносишь — все будут как новые! Знай только подметки да портянки меняй!
Уж сколько раз за свои жизнь говорил такие слова сапожник Шмель, эти и похожие на них! Сапоги как сапоги, сделаны честно, из доброй кожи ящерной, ну, а если разобьет он их за весну — так Шмель ни при чем: смотри, куда ступаешь, ухаживай как надо — будут как новые! По крайней мере, на год хватит, а то и на два. Шмель в таких случаях любил приводить заказчикам свой заветный пример: де, мол, ящерная корова такую же шкуру всю жизнь не снимая носит, потому что боится ее потерять!.. Да только лень сегодня языком колотить, и так сойдет…
— Ну, я пошел? А, Шмель?
— Доброго пути, милости богов! И помни: там, где вывеска с тургуньей мордой — пропусти, это дурное место, и дерутся часто, и лихих людей полно, а продвинься еще чуток, идешь, все идешь, одесную глядя — там две охотничьих стрелы, одна поперек другой, вот туда смело заходи, у них и уют, и люди смирные. Рубец требуй, похлебку, маринованных ящерок… Вино в той таверне всегда холодное, уж я-то знаю!.. За те же два медяка — обожрешься, вдобавок — вкуснотища!
И Хвак заспешил, напутствуемый соблазнительными советами сапожника Шмеля, есть хотелось — аж искры в глазах. Два больших медяка — это дорого за одну еду! Или Шмель имел в виду два простых медяка?
Хвак с тревогой размышлял о покупательной силе имеющихся у него денег, переходя от надежды к сомнениям: до трех он хорошо умел считать, а вот дальше… Да пусть хоть все заберут — только накормите досыта, демоны!
Харчевня «Усталый охотник» встретила Хвака вывеской, изображавшей две скрещенные стрелы, теплыми и мягкими запахами варева, мясного, с травами… Хлебом пахнет, а во дворе — ящерным навозом. Стало быть, скотину держат в хлеву, мяско домашнее, а не дичь… Народу в харчевне собралось, по местным меркам, не так уж и много, но у Хвака с непривычки и от растерянности аж голова кругом пошла — и как ему тут теперь… Где устроиться, чего спросить?.. В своем-то деревенском трактире он знал, как и что, бывал несколько раз — Кыска соль поручала купить, уксус, а вот тут…
— Господин попить желает, покушать? — Сквозь чад и полумрак пробрался к нему служка, отмахнул привычный поклон, приготовился внимать. В возрасте служка, но быстрый, жилистый.
— Да… Ну… Поесть, одним словом.
— Господин горячее будет? Какое вино подавать?
Вся решимость у Хвака мгновенно испарилась от сложных этих вопросов, но… На самый крайний случай — более чем полкругеля при нем, а у них в деревне за полтора пятака люди в дым напивались.
— Угу. И вина, и ящерок.
— Все в лучшем виде, любое! — Служка опытен: по лицу, по одежке, по оружию — все сразу постигнет, что от кого ждать, а тут… То ли бродяга, то ли паломник, то ли…
— Что за деньги у господина, вот что хочу спросить? Дабы сдачу побыстрее подготовить, если что? Или дабы предложить чего получше?
— Вот! — Хвак ждал этого страшного вопроса и тут же вытянул вперед руку, разжал ладонь, чтобы монеты были видны, чтобы и медь, и серебро… Ишь, как сразу заулыбался и закланялся… Не соврал сапожник, хватит у Хвака денег, чтобы вдоволь насытиться!
— Так какого вина желает господин — господского, кремового, имперского? Есть розовое домашнее, есть хвощевое. «Большой тургун» — и то имеется у нас! Разрешение на него в самом Марубо выправлено — не бывает крепче на свете!
— Это… ну… как у всех. Вон того вон!.. Как эти пьют! И рубца.
— Все сделаем. Кувшинчик имперского, вяленых ящерок, похлебочку… А основным блюдом можно коровкин бочок с кашей вместо рубца, а стоит столько же — коровка лапу сломала, вот и пришлось… Телочка мягонькая, еще не гнездовалась ни разу, пальчики оближешь.
Хвак взглотнул со стоном и яростно кивнул. Потом спохватился:
— Стой. А… куда мне…
— Да где хочешь садись, пресветлый господин! Здесь все нынче ровные собрались меж собой, ни сударей, ни рабов, ни жрецов, ни купцов… Да вон хоть — у окна освободилось! Тотчас и винца с ящерками поднесу, хлебушка. А уж после похлёбочки и телятинку…
Хвак помнил, что и у них в деревне трактирщик Меченый любил называть еду всяко ласково, как ее матери малым балованным детишкам расхваливают, но только Меченый отнюдь не при всех гостях так делал, для Хвака, например, ни разу хлеб хлебушком не называл…
А краюха-то мягкая какая! И ящерки неплохи… Маловаты, но маринованные — на вкус ничуть не хуже тех вяленых, что Кыска готовила. Лучше, гораздо лучше! В былое время обед для Хвак тем бы и закончился: хлеба краюха и две-три ящерки, под ковш с холодной водой, а сейчас пир только начинался! Кувшинчик с вином выглядел таким объемистым — ан уже высох! Ну ничего, зато похлебку принесли! А похлебка-то славная, наваристая! Ух, прямо огненная! Хорошо-о-о!
