О'Санчес - Пенталогия «Хвак»
— Тебе одну пару?
— Угу.
— Или две, все-таки?
— Одну. — Лоб и затылок Хвака покрылись счастливым потом, он стал озираться, небрежно шарить взглядом по стенам и полкам, забитым всяческой рухлядью, только чтобы ненароком не выдать охватившей его радости. Выяснилось важное: именно кругель ему достался, и он теперь при деньгах. Одну пару он купит и ее же наденет, а на остальное поест как следует. Опять брюхо заурчало — нечего потерпит, уже недолго.
Тем временем, сапожник отпихнул ногою насиженную за утро табуретку, чтобы не мешала бегать по крохотному пространству избы, очистил верстак от одних предметов и уставил другими. Все это под воркотню, с помощью которой он привык за долгие годы сводить знакомство с новыми заказчиками… Не молча же им сидеть! А так, глядишь — он язык почесал, ему что-то новое поведали… И прибыток, и не скучно.
— Тебе попроще, или как у сударей?
— Чего?
— Ну… выходная обувка, или так, грязь месить?
— Да чтобы по дороге не босиком. Не надо мне никаких этаких, давай, чтобы прочные были и дешевые.
— Понятно. Ладно, твою ногу я видел, и одну, и другую, заготовки у меня есть, шило вот оно, дратва — вот она… и гвоздики на подметки… Голенища помягче, аль поплотнее?
Хвак затруднился с ответом и просто кивнул, в надежде, что сапожник сам поймет кивок лучшим образом.
Тесна была конурка ремесленника, толком и не повернуться. А живет, судя по его словам, почему-то в другом месте, не здесь. Ну, так ведь и Хвак не в горнице у себя урожай выращивал…
Пахло мертвыми кожами, почему-то дегтем… Все пространство лавки — она же и мастерская — было сплошь завалено предметами, большинству из которых он, Хвак, и названий-то не ведал. Темновато здесь… и дыханию вроде как тесно. То ли дело у него на пашне: воздух, простор… Нет. Никогда больше не вернется он к пахоте, коли обещал. А кому он этакое обещал? — Да самому себе! И разве есть клятва прочнее!?
— Хорошо. Ты… это… чего столбом стоять? Свет мне застишь. Вон, сядь вон туда, отдохни. Тулка! Воды принеси господину прохожему! И мне заодно… Во-от… На, попей покуда, а я мигом…
Сапожник вздрогнул — аж вода из кувшина выскочила — настолько лютым вдруг стал взгляд у толстяка! А такой простяга с виду! Неужели на татя нарвался? Ох, никогда нельзя бдительности-то терять!
— А-а, пресветлый господин, прощеньица просим! Тулка! Сдачу принеси! Быстрее!..
Хромая припадочная сестра сапожника ни на что не годилась, кроме как на посылках служить, да деньги стеречь. Зато в главном, в денежном сбережении, Тулке можно верить как себе самому — цепкая, памятливая, считает лучше иного жреца! Принесла сдачу и, повинуясь тревожному знаку старшего брата убралась прочь, да не просто так, а с толком… Деревня Корчаги невелика, бежать недалеко…
— …Вот, господин… Как прикажешь тебя величать?
— Ну… Хвак. А чего?
— Пресветлый господин Хвак! Полукругель, два больших медяка, медяк… и полумедяк, и еще один — вся сдача до пылинки! А уж сапоги выйдут — не сомневайся: год камни топчи — не сносишь!
Странно и тревожно Хваку видеть переменчивость этого сапожного скорняка: то он так обращается, то этак. Совсем, как подлая Хавроша! Небось, затеял что-то против него! Точно! Вон — и кувшин с водой предложил. Ясен день! Но пить и впрямь хочется, а сапожник — хлипких статей и один сидит, без сообщников. Хвак крепко решил про себя: быть начеку, попить необходимую малость, ни в коем случае не спать, а на этого самого Шмеля поглядывать бдительно, чтобы не тово… Как только он почует, что сей Шмель по Хаврошиной тропинке пошел, то сразу его… И бежать со всех ног. Эх, в деревне жизнь была куда как мягче и спокойнее!
Семь потов предсмертного ужаса сошло с бедного сапожника, прежде чем стачал он этому страшенному бродяге обещанные сапоги. И терпит ведь земля этаких разбойников: им — что убить, что воды попить. Неспроста он взбесился, когда с него плату вперед взяли… Ну а теперь-то уж что лютовать: Тулка с кругелем убежала, а если лавку с верстаком грабить — да тут и взять нечего, на малый медяк не наберется. И все равно — томительно! Вот же — прислали боги заказчика! Что там Тулка — уснула, что ли?
Тем временем, на радость сапожнику Шмелю и по навету обеспокоенной Тулки, сунул свой нос в мастерскую местный страж, по прозвищу Орех, поздоровался со Шмелем, бдительно обозрел незнакомого посетителя… Шапка есть, без ошейника, без следов ошейника, голодранец, ноги в пыли, розыскных примет на нем не видно… Зряшная тревога, все здесь по-доброму — эвон какой тюфтяй!.
— А чегой-то ты цепью-то подпоясан, мил-человек? Али кушак да пояс бокам жестковаты кажутся?
Хвака сей вопрос врасплох застал, он стражу кивнул, а как ответить, чтобы правильно было, не знает… Одно хорошо: коли страж здесь — не обманут его, не окрутят порошками да заклятьями.
— Или ты странствующий подвижник, грехи замаливаешь?
И опять Хвак молча кивнул, нужных слов не найдя в ответ. Ох, невежливо со старшими эдак-то…
— Ну-ну. И за нас грешных помолись, не забудь. Это… слышь, Шмелище, зайду завтра, подметка одна в пух и в прах растрепалась, подновишь?
— Да обе подновлю, хоть сегодня, сударь ты мой высокий, светлость ты моя Ореховая! — возликовал сапожник, уразумев, что миновала гроза и теперь он под надежной защитой! И подметки он подновит, и винца Ореху поднесет, и сам приложится, и вместе песни попоют… Ох, хороша жизнь. А этот — тоже — ишь, как в глазенках огонь-то поугас, теперь, небось, не ограбит… — То есть, подкую так, что обпляшешься!
— Я те дам — светлость! Светлости на конях да в каретах, да по замкам, на бархатных скатерках сахаром хрустят, а мы люди простые… Ладно, пойду… Крикнешь, если что.
— Ну, вот и готово, господин Хвак. Меряй, да и того… пора мне лавку закрывать, да по делу кое-куда сходить. А притопни, не стесняйся, пол каменный — что ему сделается?
Притопнул Хвак, сперва осторожно, потом смелее… правым сапогом, левым…
— Ну, что?
— Угу, хорошо. Навроде как мизинцам тесновато, поджимает их…
— Так обомнутся, первую надевку всегда так! И это… Ты бы ноги прополоснул, не то грязь… пыль кожу разъест, волдыри появятся. А разбогатеешь — на портянки раскошелься. Ты думаешь — что, дворяне да купцы с жиру бесятся, коли портянки носят? Нет, господин мой Хвак, это они от ума и с расчету: ногам в портянках удобнее, радостнее. А то — купишь? У меня как раз есть запасец, четыре погонных локтя, ткань — чистый лен, для весны и лета — самое что надо. Сейчас пополам раздерну — ровно две портянки выйдет? А? Я мигом…
— Погоди. — Нахмурился Хвак, глядя в ладонь, на медь с серебром, что от покупки сапог осталась… С одной стороны жалко ему на такую дурь с деньгами расставаться, а с другой стороны… праздник — так праздник!.. — Дороги ли портянки твои?
