Роберт Говард - Конан, варвар из Киммерии
— И эту умирающую собаку.
Конан поднял окровавленную голову.
— Если бы я мог спуститься вниз, я бы сделал окровавленную собаку из тебя, запорожский вор! — проскрежетал он сквозь почерневшие губы.
— Митра, негодяй знает меня! — воскликнул всадник. — Откуда ты, негодяй, знаешь меня?
— В этих краях только ты один этой породы, — пробормотал Конан. Ты — Ольгерд Владислав, предводитель преступников.
— Да! И когда-то был гетманом казаков в Запорожье, как ты догадался. Тебе хочется жить?
— Только глупец задает подобный вопрос, — выдохнул Конан.
— Я жестокий человек, — сказал Ольгерд, — и сила — единственное качество, которое я уважаю в человеке. Я буду судить, мужчина ты или только говорящая собака, годящаяся лишь на то, чтобы висеть здесь и помирать.
— Если ты снимешь его, то нас могут увидеть со стен, — возразил один из кочевников.
Ольгерд покачал головой.
— Слишком темно. Возьми этот топор, Джейбал, и сруби крест у основания.
— Если он упадет вперед, он раздавит его, — возразил Джейбал. — Я могу срубить его так, чтобы он упал назад, но тогда удар может раздробить ему череп.
— Если он выдержит это, то он заслужит то, чтобы ехать со мной, — ответил Ольгерд невозмутимо, — если нет, то не заслуживает даже того, чтобы жить. Руби!
Первый удар боевого топора о дерево и сопровождавшая это вибрация прожгли болью распухшие ноги и руки Конана. Каждый новый удар отдавался нестерпимой болью во всем его израненном теле, но он стиснул зубы и не издал ни звука. Наконец крест наклонился и опрокинулся назад. Конан собрал все тело в твердый узел из железных мускулов, прижал голову назад к дереву и крепко держал ее таким образом. Бревно тяжело ударило о землю и слегка подскочило.
Ужасный удар рванул раны киммерийца, и он едва не потерял сознание. Конан переборол надвигавшуюся волну тошноты и головокружения, но понял, что железные мышцы, покрывавшие его, спасли его внутренности от сильного повреждения.
Он не издал ни звука, хотя кровь сочилась из его ноздрей, а мышцы живота сводило от тошноты. Со звуком одобрения Джейбал склонился над ним со щипцами, обычно используемыми для того, чтобы вытаскивать гвозди из подков лошадей. Он разорвал кожу в попытке захватить глубоко вошедшую в тело головку штыря на правой руке.
Ругаясь и потея, Джейбал ковырялся в уже распухшей ткани и раскачивал штырь. Конан лежал неподвижно и молчал. Наконец-то штырь выскочил, и Джейбал поднял окровавленное железо со вздохом удовлетворения, затем отшвырнул его и склонился над другим.
Процесс повторился, затем Джейбал занялся ногами Конана, но тот с усилием сел, вырвал у него щипцы. Руки Конана страшно распухли. Пальцы ощущались как бесформенные обрубки, сжатые ладони вызывали мучительную боль, заставившую его скрежетать зубами, но каким-то образом, неуклюже ухватив щипцы руками, он вырвал сперва один штырь, а потом другой.
Конан неловко поднялся и встал на распухшие, израненные ноги. Ледяной пот капал с его лица и тела, он стиснул челюсти, борясь с тошнотой.
Ольгерд безразлично наблюдал за ним и указал на украденную лошадь. Конан, спотыкаясь, двинулся к ней, и каждый шаг был пронзающим пульсирующим адом. В углах рта появились струйки крови. Бесформенная рука легла на луку седла, окровавленная нога нашла стремя. Сжав зубы, Конан рванулся вверх и почти потерял сознание, но оказался в седле, и как только он сделал это, Ольгерд резко ударил лошадь кнутом. Испуганное животное рванулось, Конан чуть не свалился, но, схватив одной рукой повод, удержался на месте.
Киммериец выжал остатки сил из слабеющих мышц и заставил лошадь повиноваться. Один из шемитов подъехал и протянул фляжку с водой. Ольгерд покачал головой.
— Пусть подождет, пока мы доберемся до лагеря. Это только десять миль. Если он годится для жизни в пустыне, он протянет без питья.
Ночь стремительно спускалась на пустыню.
В сгущающемся сумраке группа всадников направлялась к реке. Среди них был Конан. Он качался в седле как пьяный, из ран сочилась кровь, но глаза горели неукротимым огнем.
Глава 3
Письмо в Нимидию
Известный ученый Астриас, путешествовавший по Востоку с целью проникнуть в тайны этого мистического края, написал письмо своему другу-философу Алкемиду.
Астриас, в частности, писал:
«Ты вряд ли сможешь представить себе, мой дорогой старый друг, условия, существующие сейчас в этом крошечном королевстве с тех пор, как королева Тамарис допустила к себе Константинуса и его наемников, о чем я писал тебе в последнем письме. С тех пор прошло семь месяцев, в течение которых казалось, будто сам дьявол воцарился в этом несчастном королевстве. Тамарис, казалось, совсем сошла с ума. Так как она прежде была известна своими достоинствами, теперь она славится качествами, прямо противоположными. Ее личная жизнь — это скандал, хотя слово „личная“ не совсем правильно, так как королева не делает попыток скрыть распущенность своего двора. Она постоянно устраивает непристойные оргии, в которых вынуждены принимать участие несчастные люди, молодые замужние женщины и девственницы.
Она не утруждает себя узакониванием отношений с любовником Константинусом, который делит с ней не только постель, но и трон, и правит, как королевский консорт. А офицеры следуют его примеру и, не колеблясь, совращают любую женщину, которую они желают, невзирая на ее ранг и положение.
Несчастное королевство стонет от неумолимых податей, фермы обобраны.
Я чувствую твое недоверие, дорогой Алкемид, ты думаешь, что я преувеличиваю беды Хаурана. Такие вещи, конечно, были бы немыслимы в любой западной стране. Но ты должен понять огромные различия, которые существуют между Западом и Востоком, особенно в этой части Востока.
Во-первых, Хауран является небольшим королевством, одним из многих княжеств, которые в одно время образовывали империю Косх, и которое позднее обрело вновь независимость.
Эта часть мира состоит из таких же крошечных королевств, миниатюрных по сравнению с огромными королевствами Запада или султанатами ближнего Востока, но богатых благодаря контролю над важными караванными путями.
Хауран — самое южное из этих королевств, граничащее с пустыней восточной Шемии. Город Хауран является единственным городом в королевстве. Земля здесь настолько плодородна, что дает три-четыре урожая в год.
Человеку, привыкшему к огромным плантациям и фермам Запада, трудно поверить, что крошечные поля и виноградники обеспечивают мелких землевладельцев изобилием зерна и фруктов.
