Роберт Говард - Конан, варвар из Киммерии
В стороне от караванной дороги был поставлен огромный крест, и на этом месте был распят человек в набедренной повязке. Человек был гигантом по сложению, и его мускулы надулись огромными узлами и складками на теле. Из-под спутанной черной гривы волос, которая скрывала его широкий лоб, сверкали неукротимым огнем голубые глаза.
Кровь медленно сочилась из ран на руках и ногах.
Константинус насмешливо отсалютовал ему.
— Простите меня, капитан, — сказал он, — что я не могу остаться, чтобы облегчить ваши последние часы, но у меня есть дела в этом городе, и я не должен заставлять ждать нашу восхитительную королеву!
Он тихо засмеялся.
— Итак, я оставляю тебя без охраны, наедине с ними.
Он многозначительно кивнул на черные точки, мелькавшие далеко вверху.
— Если бы их не было, я бы мог подумать, что ты можешь протянуть еще несколько дней. Не пытайся спастись и не питай на этот счет никаких иллюзий. Я объявил, чтобы никто не приближался к твоему телу, живому или мертвому, а иначе с нарушителя этого указа и со всей его семьи будет содрана кожа на площади. У меня такая репутация в Хауране, что мой приказ сильней любого отряда стражников, и ты повиснешь здесь, на этом дереве смерти. Я не оставляю стражи, потому что коршуны не приблизятся, пока кто-то находится рядом, а я не желаю, чтобы они чувствовали какое-нибудь неудобство. Именно поэтому я увез тебя так далеко от города. Итак, храбрый капитан, прощай! Я вспомню тебя, когда Тамарис будет лежать в моих объятиях.
Кровь хлынула снова из пронзенных ладоней, когда огромные кулаки непроизвольно сжались на головках штырей. Узлы мускулов выступили на массивных руках.
Конан наклонил голову и яростно плюнул в лицо Константинуса. Воевода холодно засмеялся, вытер слюну с нагрудника и развернул лошадь.
— Вспомни меня, когда коршуны будут терзать твое тело, — окликнул он Конана с насмешкой. — Эта порода особенно злобная я видел людей, провисевших всего несколько часов на кресте, без глаз, ушей и со снятым скальпом.
Не оборачиваясь, он поскакал к городу. Его флегматичные бородатые солдаты двинулись следом. Небольшое облако пыли отмечало их путь.
Человек, висевший на кресте, казался единственным признаком разумной жизни в этом странном пустынном, покинутом всеми месте. Хауран менее чем в миле отсюда мог бы с таким же успехом быть на другом конце мира, как и существовать в другом веке.
Конан смотрел на эти просторы, купавшиеся в золотисто-коричневом свете позднего дня, как плененный орел смотрит на открытое небо.
Жажда мести прогнала прочь все мысли, проклятия срывались с его губ.
Вся вселенная сократилась, сфокусировалась, стала сосредоточена на четырех железных штырях, которые удерживали его от жизни и свободы. Огромные мускулы затрепетали, сжавшись, как железные канаты. Пот выступил на побелевшей коже, он искал опоры для того, чтобы вырвать штыри из дерева. Бесполезно Они загнаны слишком глубоко.
Тогда он попытался сорвать свои руки со штырей, и обжигающая бездонная мука заставила его прервать это усилие. Головки штырей были широкие и крепкие. Он не мог протащить их через раны. Приступ отчаяния потряс гиганта первый раз в жизни. Он повис без движения, опустив голову на грудь, закрыл глаза от болезненно яркого солнца.
Хлопанье крыльев заставило его посмотреть вверх как раз в тот момент, когда пернатая тень ринулась с неба. Конан резко отдернул голову в сторону, и острый клюв, направленный в его глаз, лишь поцарапал кожу. Он закричал отчаянным, хриплым криком. Коршуны отпрянули прочь и отлетели, испуганные этим криком. Затем они возобновили свое осторожное кружение у него над головой.
Кровь струйкой текла через рот Конана, он невольно облизал губы и сморщился от соленого вкуса..
Жажда дико мучила его. Он выпил немного вина прошлой ночью, и вода не касалась его губ перед битвой на площади, а убивать было потной, вызывавшей жажду работой. Конан смотрел на далекую реку, он думал о струях воды, омывающей плечи живым потоком, вспоминал огромные кубки пенящегося эля, кувшины искрящегося вина, безразлично проглоченные или вылитые на пол таверны.
Солнце зашло, бледный шар в огненном море крови.
Его затуманенному взору само небо казалось запачканным кровью. Конан кусал губы, чтобы удержаться от стона.
Снова послышалось громкое хлопанье крыльев. Подняв голову, он посмотрел горящим взором волка на тени, кружившиеся над ним. Конан знал, что его крик больше не испугает их. Он откинул голову назад, насколько это было возможно, ожидая с ужасным терпением. Коршун с диким криком устремился вниз, но его клюв разодрал только кожу на подбородке Конана, когда тот отдернул голову в сторону. Затем, прежде чем птица успела отлететь, голова Конана метнулась вперед и его зубы сомкнулись на шее птицы.
Коршун мгновенно взорвался в пронзительной истерии хлопающих крыльев. Его крики и бьющиеся крылья оглушили и ослепили человека, когти впились в грудь, но человек сжимал свои челюсти, и шейные позвонки стервятника хрустнули между этими мощными зубами. Дернувшись, птица неподвижно повисла.
Конан разжал зубы и выплюнул кровь изо рта. Другие коршуны, испуганные таким поворотом событий, полетели к отдаленному дереву, где уселись, как черные демоны.
Конан испытал злобное торжество. Он мог еще бороться со смертью, он еще жил. Каждое ощущение, даже боль, было победой над смертью.
— Клянусь Митрой! — произнес чей-то голос. — За всю жизнь не видел ничего подобного.
Отряхнув пот с глаз, Конан увидел четырех всадников, сидевших на конях в сумеречном свете и смотревших на него. Трое были худощавыми, в белых накидках кочевников-зуагиров, четвертый был одет подобно им в белый халат и головную повязку, спадавшую на плечи, но он не был шемитом.
Высокий, как Конан, хотя не такой мускулистый, с широкими плечами, гибкой фигурой. Короткая черная борода не скрывала агрессивно выдававшуюся вперед челюсть, а серые глаза смотрели холодно и пронзительно, как шпага. Успокаивая коня быстрой, уверенной рукой, он сказал:
— Клянусь Митрой! Узнаю этого человека! Да, это киммериец, который был капитаном королевской стражи! Она, должно быть, вышвырнула всех своих старых любимчиков, — пробормотал всадник. — Кто мог бы подумать такое о королеве Тамарис? Лучше бы произошла длительная кровавая война. Это дало бы народу пустыни шанс пограбить. А теперь мы подошли так близко к стенам и нашли только эту клячу.
Он кивнул на красивую кобылу, которую держал на поводке один из кочевников.
— И эту умирающую собаку.
