Елена Хаецкая - Падение Софии (русский роман)
Я пригнулся, словно собирался боднуть Порскина, и повторил:
— Да, он выглядел человеком, которого можно не бояться.
— В таком случае извольте прояснить картину.
— Изволю, — рассердился я. — Моей жизни ничто не угрожало. Свинчаткин — не убийца. Вам это должно быть известно.
— Ну да, он простой честный грабитель, — саркастически заметил Порскин. При этом правильное лицо его даже не дрогнуло.
— Может быть, он не честный, — сказал я. — Может быть, он грабитель. Возможно, я сожалею о тех теплых носках, которые он у меня забрал, потому что это были мои любимые носки, можно сказать — лучшие мои друзья, неоднократно спасавшие меня от погибели. Но Свинчаткин никого не убивал. И он… по-своему порядочный человек.
— Поостерегитесь, — предупредил Порскин. — Вы делаетесь похожи на его сообщника.
— Вовсе нет! — запальчиво возразил я. — Я жертва. Но только очень маленькая жертва, о которой даже говорить не стоит.
— В таком случае, вы свидетель, — напомнил Порскин.
— Очень неинтересный свидетель, — уточнил я. — Да мы и говорили-то со Свинчаткиным совсем недолго, минуту или две.
— Говорили?
— Ну да. Он ведь остановил мой возок, попросил меня отдать ему мой багаж…
— А потом?
— Потом я возобновил путь, вот и все.
— Скажите, господин Городинцев, — осведомился Порскин, откладывая перо и устремляя на меня тяжелый взгляд своих неподвижных серых глаз, — а почему вы все-таки не заявили об ограблении? Были какие-то еще побудительные мотивы, помимо типично русской боязни «волокиты»?
— По-вашему, мне следовало пойти в полицию с рассказом о том, что у меня отобрали теплые носки? — вопросом на вопрос ответил я. — Я только что получил изрядное наследство от дядюшки — и вдруг носки… Как, по-вашему, хотелось ли мне позориться? Да меня бы на смех подняли!
— Нет, если бы вы назвали фамилию Свинчаткина…
— К чему вы клоните?
— К тому… Может быть, — только вы хорошенько подумайте, господин Городинцев, прежде чем отвечать… Может быть, кто-то посоветовал вам не обращаться в полицию?
Я высоко поднял брови.
— Что?
— Возможно, здесь, в Лембасово, у Свинчаткина имеются какие-то сторонники, — намекнул Порскин. — Укрыватели, союзники. Те, кто помогает ему оставаться неуловимым. Вряд ли он справился бы без чьей-то поддержки. Сейчас самое гнилое время, начинаются всякие болезни, простуды, ему потребуются лекарства — а где он их возьмет? Кто-то снабжает его всем необходимым. И мы теперь пытаемся понять, кто это может быть. Наверняка кто-то отсюда, из числа местных… Понимаете, к чему я клоню?
— Подозреваете меня? — прямо спросил я.
— Боже упаси! — рассмеялся Порскин.
Он странно смеялся — чуть приоткрыв рот, но не изменяя выражения лица.
Внезапно я почувствовал обиду. Вот, значит, как! Меня даже в расчет не принимают?
— А почему я не могу быть этим самым союзником? — поинтересовался я.
— Потому что вы недавний житель, — сказал Порскин. — А Матвей орудует уже порядочно времени. Вы совершенно вне подозрений, господин Городинцев.
Я покивал, стараясь придать себе сочувствующий вид.
— Понятно, понятно…
— Больше ничего касательно личности Свинчаткина припомнить не можете?
— Вроде бы, нет…
— Вспомните — сразу сообщите, — сказал напоследок Порскин.
Он собрал свои бумаги, застегнул папку, обменялся со мной рукопожатием и удалился.
Я проследил в окно за тем, как он идет по аллее. На душе у меня было неспокойно. Если Матвея Свинчаткина схватят и Витольда осудят как его сообщника и ближайшего друга, — моей теперешней жизни, жизни, которая мне так нравилась, настанет конец.
Глава одиннадцатая
Витольд явился ко мне утром, как обычно. Он по-прежнему оставался бледным, но больше не был опухшим, и мешки под глазами сделались у него куда менее заметными.
— Выспались, Безценный? — осведомился я.
— Благодарю, — был ответ. — Пришел узнать, нет ли особых распоряжений.
— Распоряжений нет, — сказал я, — а вот новости есть.
Витольд устало удивился:
— Новости?
— Вы проспали визит к нам следователя по особо важным делам.
— Расскажите подробно, Трофим Васильевич, — попросил Витольд.
— Вы сядьте, Безценный. Вас ведь ноги не держат, а я не особа императорской крови, чтобы при мне не сметь садиться.
Витольд молча опустился на стул и едва заметно вздохнул. Я добросовестнейшим образом пересказал ему свою беседу с Кононом Порскиным, обрисовал внешность последнего и выразил свои опасения насчет возможного разоблачения.
— Вас это в любом случае не коснется, — сказал Витольд. — Вы не виновны. Да следователь и сам же сказал, что вы — вне всяких подозрений.
— Не прикидывайтесь идиотом! — взорвался я. — Если вас за весь этот робингудизм упекут в каталажку, то я останусь без управляющего.
— Найдете другого.
— Где? — разозлился я, до крайности раздраженный его безразличным тоном. — Где я разыщу такое же совершенство, как вы?
— На факультете экономики, разумеется…
Я поморщился, но Витольд не обратил на эту гримасу ровным счетом никакого внимания.
— Вы удивитесь тому, как много хороших специалистов среди выпускников, — продолжал он. — Многие боятся нанимать молодых, прямо со студенческой скамьи, но это напрасно. Опыт приходит быстро, были бы знания, желание работать и начатки добросовестности.
— Вы так изъясняетесь, Витольд, — поморщился я, — будто завещание составляете.
Он пожал плечами.
— Все может быть… Просто не бойтесь, Трофим Васильевич.
— Ну знаете!.. — Мысль о том, что мой управляющий считает меня трусом, была невыносимой. — С чего вы взяли, что я боюсь? Как вы вообще смеете судить!
— А почему бы и нет? — Витольд вздохнул. — Все судят обо всех, а я вижу, что вы боитесь.
— Если и боюсь, то не за себя, — сказал я.
— И за меня не бойтесь. В тюрьме тоже люди сидят.
Я так и не понял, всерьез он или нарочно меня дразнит.
— Надо предупредить Матвея, — сказал Витольд. — Я займусь этим. Фольду пора отправляться обратно в лес. Хватит ему разгуливать по дому. Неровен час, увидит кто-нибудь посторонний.
— Кстати, где Макрина? — спохватился я, вспомнив рассуждения Витольда о нашей не в меру любопытной и весьма болтливой «честной вдове». — Я не видел ее уже два дня. Обычно передо мной то и дело мелькает ее хвост, а тут что-то она запропала… И кофе перестала приносить. Приходится мне по-сиротски самому ходить на кухню и там выпрашивать у суровой Платониды кофейник. Что происходит, Безценный? Куда катится моя прекрасная усадьба?
