Явье сердце, навья душа (СИ) - Арнелл Марго

— Пригрозила, что призову зиму, морозом весь их урожай побью. Без грибов и ягод останутся.

— Представляю, как они разозлились, — хмуро сказала Яснорада, вспоминая лесавок.

— А мне-то что?

Яснорада вскинула голову.

— А река? Меня-то они провели по броду…

Мара повела хрупким плечом.

— Я заморозила воду и по мосту ледяному прошла.

Баюн заворчал, да и Яснорада такому признанию была не рада.

— Все должно быть по-твоему, верно? И неважно, какой вред ты другим причинишь, пока протаптываешь дорогу к цели?

Мара не распознала в ее словах ни упрека, ни осуждения. Приняла их за чистую монету.

— Верно.

Яснорада покачала головой. Лесавка Ладка досадовала, называя ее «доброй душой», но и у ее доброты были границы.

— Нельзя так. Знаю, к состраданию тебе не приучали…

Мара дослушивать не стала:

— Не позволишь с тобой идти?

После паузы, вызванной неожиданным вопросом, они с Баюном заговорили одновременно. Кот решительно отрезал: «Нет», Яснорада сказала: «Позволю».

— Если со мной пойдешь — меньше вреда причинишь людям, — объяснила она и Маре, и недоумевающему Баюну.

В голове молоточками застучало: «А людям ли?» Неважно. Люди, навьи дети, нечисть навья… Какова бы ни была их сущность, она — не повод намеренно им вредить. Хотя их собственная сущность была им поводом вредить людям…

Яснорада прижала пальцы к заколовшим вдруг вискам. Это и есть та взрослая жизнь, о которой так много написано в книгах Яви? Когда на один вопрос не можешь найти одного верного, исчерпывающего ответа? Когда каждый из них порождает новое «но»? Когда рядом нет тех, кто развеет сомнения, и все ответы приходится искать самой?

Казалось, причины, что побудили Яснораду взять ее с собой, Мару вовсе не беспокоили. Царевна шагнула вперед, чтобы с ней поравняться, и едва не сшибла Баюна на своем пути.

— Ты даже не спросила, куда я иду.

Мара пожала плечами.

— Туда же, куда и я. Прямо.

Глава двадцать вторая. Черное, белое

Богдан отдавал себе отчет в том, что начал страдать своеобразной формой одержимости. Где бы ни находился — дома, в школе или на улице, он всюду высматривал клякс. Такое странное поведение не смогло укрыться даже от Матвея. Он задавал вопросы, на которые Богдан не отвечал. Просто не знал, что ответить.

А ведь речь шла о его лучшем друге. О том, кто примирил Богдана с переездом в город, после того как он оставил в деревне всех своих друзей. О том, с кем они близко общались с седьмого класса. Если не Матвею рассказывать обо всех происходящих с ним странностях… то кому? Не маме же. Ей и без того хватило испытаний.

Все предыдущие планы (игнорировать проблему, пытаться коснуться проблемы, чтобы понять, на самом ли деле она существует или она — просто плод его воображения) с треском провалились. Значит, Богдану нужен был новый план. Жажда разобраться в происходящем бурлила в нем, превращаясь в спортивную злость, толкающую действовать, придумывать и предпринимать новые шаги.

О том, что он (безуспешно) использовал спиритическую доску, Богдан поклялся не рассказывать ни единой живой душе. Дальше в ход пошли куда более серьезные меры — а именно, профессиональное медицинское обследование. Разумеется, тайком от родителей. Для этого ему пришлось с глазу на глаз поговорить с Галиной Витальевной, маминой знакомой, которая работала терапевтом в местной поликлинике. Она и выписала ему направление. Богдан убедил ее ничего не говорить маме — чтобы лишний раз не волновалась.

Разумеется, в больнице его проверяли, а времени с момента выписки прошло всего ничего. И все же Богдан хотел во всем удостовериться.

Со зрением у него все оказалось в порядке, энцефалограмма не выявила никаких отклонений. С точки зрения физиологии он был здоров как бык. Или как нормальный подросток, который никогда в жизни не попадал в аварию.

Кляксы, которые вместе с ним слушали вердикт врача, казались издевкой.

***

Холод настиг Богдана днем, после возвращения из школы. Он в одиночку корпел над домашним заданием — Матвей ушел в библиотеку готовить какой-то проект на городской конкурс. Разумеется, по биологии. Разумеется, о птицах. Черные пятна мелькали на периферии зрения и уже не сказать, чтобы сильно досаждали. Богдан решил: много чести тратить на них свои нервы. Хотят, чтобы он окончательно тронулся и, как в идиотских фильмах, начал орать при свидетелях, что видит что-то странное? И в итоге загремел в психушку? Многого хотят.

А значит, следуя детской дразнилке, мало получат.

Богдан не сразу понял, что в окружающем пространстве что-то переменилось. Подсказал холод, накрывший его с головой. Забрался даже не под одежду — под кожу. Стуча зубами, Богдан повернул голову вправо, к кровати, на которой лежал полосатый плед.

— Твою дивизию! — Он чуть не рухнул с крутящегося стула.

В углу возле кровати копошилось странное существо. Карликового роста, но с морщинистым лицом. И на редкость волосатое. В том плане, что у него была длинная борода, а густая копна пшеничного цвета топорщилась в разные стороны. Волос было так много и они были настолько пышными, что напоминали львиную гриву.

Богдан попытался что-то сказать, но из горла вырвался только хрип. Привлеченное звуком, существо вскинуло голову и встретилось взглядом с Богданом. Окаменело и, кажется, что-то выронило из рук.

Сразу и не скажешь, кто из них был напуган больше.

Существо смотрело на Богдана и беззвучно шептало что-то с потрясенным видом. Того и гляди — перекрестится. Не перекрестился, но и не вылетел из комнаты. Только в угол забился.

— Так, я пошел отсюда, — неизвестно зачем громко сказал Богдан.

И действительно пошел. Ушел из комнаты, из дома, бросив матери что-то настолько неразборчивое, что и сам не понял. Шел, пока не оказался в месте, где еще никогда не был. В библиотеке.

Даже если бы Матвей увидел существо, которое осталось в доме Богдана, вряд ли удивился больше.

— Ты чего здесь?

Его изумленный тон — практически приговор и репутации Богдана, и его образованности.

— Мы же друзья?

— Та-а-к, — протянул Матвей, откладывая в сторону книгу.

Рядом лежала целая стопка других. Раскрытая тетрадь исписана по-девичьи аккуратным почерком.

— Друзья ведь поддерживают друг друга, что бы ни случилось? И готовы выполнить любую просьбу?

— Есть такое, — осторожно отозвался Матвей.

Наверное, гадал: попросит ли Богдан у него списать или продать для него почку.

— Если я скажу тебе что-то… безумное, ты пообещаешь…

— Не вызывать санитаров? — предположил Матвей.

Богдан нервно хохотнул.

— Как минимум.

— А максимум?

— Остаться моим другом.

Матвей помолчал, всерьез обдумывая вопрос. Сказал без намека на улыбку:

— Обещаю.

Теперь молчание исходило от Богдана — он подбирал слова, тщательно их тасуя. Сдался.

«Не знаешь, с чего начать — начни с самого начала».

— После аварии со мной происходит что-то странное. Я вижу… странное.

— Че-е-рт, — вдруг перебил его Матвей. — У меня аж мурашки по коже пробежали! Это тот момент, где ты говоришь, что обладаешь сверхспособностями, а я помогаю тебе стать супергероем?

Голубые глаза лучились восторгом. Пыл Матвея поугас, когда он натолкнулся на тяжелый взгляд Богдана. Матвей вскинул руки вверх.

— Понял. Молчу.

— Сначала мне было очень холодно… и сейчас иногда бывает. Такой… неестественный холод, такой, от которого не помогает ни камин, ни горячий чай, ни десять пледов. Как будто… Ну, знаешь, как будто я уже мертвец. А потом появились… тени, — выдавил Богдан. — Я вижу тени. Пятна. Кляксы. Они всюду — дома, на улице…

— И здесь тоже? — почему-то шепотом спросил Матвей.

Завертел головой по сторонам, будто надеясь заразиться от друга способностью их видеть. Богдан тяжело вздохнул, собирая крохи терпения. Что ж, он знал — будет непросто.