Джон Макдональд - Искатель. 1992. Выпуск №2
— В наш век? В век пластмассы, телевидения и благотворительных учреждений? Человеческая природа не изменилась, мистер Кемп. Вокруг всегда будут ходить на задних лапах животные, внешне похожие на нас с вами. Вы могли всю жизнь идти к этой истине, а теперь вам пришлось сойтись с ней лицом к лицу.
Зазвонил телефон. Даннинген снял трубку и прикрыл ладонью мембрану.
— Единственное, что нам остается, — ждать, — сказал он. — Попытатесь уснуть.
Закрывая за собой дверь, Кемп слышал, как Даннинген сказал:
— Жаль, Джордж. Мне казалось, это хороший след.
Перевел с английского Сергей Мануков
Георгий Вирен
Чур
Имя Георгия Вирена знакомо нашим постоянным читателям: в 1988 году мы напечатали его фантастическую повесть «Путь Единорога». Вскоре она была отмечена первой премией журнала «Вокруг света» за лучшее художественное произведение года, опубликованное в «Искателе». В 1990 году в издательстве «Московский рабочий» вышла книга прозы Георгия Вирена «Настоящее небо», в которую вошла и повесть «Путь Единорога». В 1991 году в журнале «Урал» был опубликован фантастический рассказ Георгия Вирена «Дневные сны». Его новая работа — роман-фантазия «Чур» — из-за своего большого объема не может быть полностью опубликована в «Искателе». Мы предлагаем вам отрывок из этого произведения. Для того чтобы ввести вас в курс дела, конспективно изложим содержание первых глав.
37-летний москвич инженер-программист Алексей Кондратов, остро ощутив бесплодность и бессмысленность своей жизни, решает круто переменить ее. Он разводится, разменивает квартиру и вселяется в комнату в коммуналке, в старом доме. Населена она самыми разными людьми. Здесь и хлопотливая старушка Ненила, и бравый комсомольский вожак Пашечка, и красавцы Валентин и Валентина Черновы-Надыровы, и робкий пожилой Оскар Яковлевич Страдалец, любящий повествовать о своих многочисленных тюремно-лагерных отсидках, и двухметровый пенсионер-богатырь Бухвостов, и тихая чета Таковых, и сомнамбулически бродящий по дому поэт Вова, и властный строгий сантехник Гога Симеонович, и немногословная таинственная старуха Марфа, и дети — похожая на забавную мартышку Женька и несколько странный, задумчивый Александр.
Часть соседей живейшим образом участвует в устройстве молодого жильца на новом месте. Дело доходит до того, что заботливые соседи сами проводят в его комнате ремонт, чем совершенно поражают Алексея. Более того — ни за ремонт, ни за новую мебель с него не просят ни копейки, ограничиваясь лишь одной просьбой: «накрыть золотым и красным вином стол» за которым соседи хотят «скрепить дружбу» с Алексеем. Он с радостью делает это, сожалея лишь о том, что ровно половина жильцов почему-то отказывается прийти на новоселье. Но пир все равно состоялся и, по мнению Алексея, удался на славу. Вкусно ели, поднимали тосты, много и интересно разговаривали… Но вот праздник близится к концу…
— Хватит нам пить, — сказал Гога. — Пора дело делать. Пришло время, пришло желанное. Вот ты, Алеша, о случае сказать хотел. За него и выпьем — по последней.
Хмель лез Алексею в голову, туманил, качал. Алексей видел, как Гога Симеонович со вскинутой рюмкой подошел к окну, распахнул его как-то слишком легко, одним быстрым движением руки, и, протянув в окно, четко проговорил;
— По верной нашей традиции — повтори за мной, новый жилец. Повторяй: «Судьба…»
— Судьба, — выдохнул Алексей.
— Чур меня..
— Чур меня…
— Чур! — коротко вскрикнул Гога. Алексей одними губами повторил его крик — окно распахнулось еще шире, так что затрещала и разлетелась в прах рама, вечереющее небо стало мутным, потом — черным, на глазах свернулось в огромную воронку и со всхлипом выдернуло Алексея из комнаты.
Бьющий в лицо холодный ветер раздувал и закручивал бархат его черного плаща, схваченного на груди железной застежкой из двух знаков бесконечности. Алексей стоял над огромным пухлым облаком, крайним в шеренге своих товарищей по застолью, одетых, как и он, в плащи поверх кожаных охотничьих костюмов. С лиц исчез пьяный румянец — его смыло ровным загаром. Ветер трепал плащи, семерка преображенных стояла в одинаковых позах бегунов, ждущих стартового выстрела. Внезапно Гога Симеонович вскинул руку, ветер мгновенно стих, и тяжелый удар воздуха обрушился на Алексея сверху.
Секунда прошла в белом тумане — пробив облако, он падал с громадной высоты на землю, в которой сразу узнал родную Среднерусскую возвышенность. Падал без удивления, без страха, удобно распластавшись, радуясь невесомой свободе падения и только жалея, что вот-вот проснется — и полету конец.
Буро-зеленая, в прожилках рек, в пятнах озер земля медленно приближалась, давая возможность наглядеться на луга и пашни, обросшие по краям иголками лесов. Неожиданно плотным восходящим потоком Алексея развернуло ногами к земле, плащ закрыл голову, телу вернулась тяжесть, обморочный испуг сжал сердце… Силясь проснуться, Алексей нащупал на лету край плаща, рванул с лица темноту… И тут понял, что стоит.
Он стоял в той же шеренге на крыше ворот деревянного кремля. Под ногами пo обе стороны мощенной бревнами улицы теснились низенькие, крытые соломой срубы, за ними на верхушке холма расположились теремки и маленькая церковь со звонницей из двух столбов с перекладиной. Слева, за высоким дубовым тыном, открывалась река с лодками, плотами, баней на берегу. Справа за холмом крепость граничила с густым бором.
Прямо под Алексеем, усевшись в тени открытых настежь ворот, развлекались «очком на пальцах» трое копейщиков, по мостовой возвращалась с реки баба с корзинами белья на коромысле, выскочил из проулка преследуемый ватагой ребятишек кот с погремушкой на хвосте, а под высокой лесенкой ближнего терема кто-то невидимый, закрытый лошадьми у коновязи, немилосердно терзал балалайку.
— Чертовы Кулички, — услышал Алексей стоящую рядом Ненилу.
— Они самые, — поддакнул Пашечка, зачем-то налегая на «о». — А где наш-то?
Тут же, будто в ответ Пашечке, в тереме с грохотом распахнулась дверь, и в проем, блеснув лысиной и кольчугой, шагнул щуплый, петушиного вида мужичок лет пятидесяти. Он упер руки в боки, молодцевато прошелся по крыльцу и вдруг с визгливым вскриком «вре-о-ошь» сиганул через перила метров с трех точно в седло вороному жеребцу. Жеребец — огромный мрачный битюг, привычный, видимо, к хозяйским шуткам, и ноздрей не повел. Он смирно ждал, пока вскочивший на ноги холоп-балалаечник отвяжет уздечку. Вслёд за лысым каскадером на крыльцо тяжело вывалился тучный пожилой бородач в одном исподнем. Перегнувишсь через перила, он плюнул в холопа в заревел: «Не пущай его!» Но всадник влепил холопу плеткой по рукам, перехватил уздечку, свистнул в ухо жеребцу, и тот двумя огромными прыжками вынес седока на мостовую, к самым воротам. Там, чуя себя в безопасности, всадник круто поворотил коня.
