Пирс Энтони - Медь Химеры
Кайан восторженно кивнул.
— Это лучше, чем, как мне кажется, мог бы сделать Келвин.
— Я не так в этом уверен. Большую часть войны в Раде он сражался только в одной левой перчатке. Помнишь?
Кайан помнил это. Помнил, как лежит на земле в клубящейся пыли под копытами боевых коней. Его правая рука с надетой на ней перчаткой сцепилась с левой перчаткой Келвина. Две перчатки борются за победу тех, кто их носит, двигая их пальцами и запястьями и вытягивая в струнку их тела. Это была просто лотерея. Он тогда в первый раз получил полное представление о силе и возможностях перчаток.
— Я готов, отец.
— Да, я так и понял.
После этого они повернулись спиной к камере перехода с ее транспортером и ко всем поджидающим их сладким грезам Кайана. Они вместе вышли из пещеры и пошли шаг за шагом, ни разу не сбиваясь, к зеленоватому болоту с его бесчисленными опасностями.
Впереди у них было великое множество шагов и великое множество утомительных дней.
* * *Блоорг, вождь квадратноухих, почесал квадратной пятерней свою соломенную шевелюру и показал на кристалл Гроол, второй по старшинству после него. В кристалле два усталых, голодных, покусанных насекомыми круглоухих медленно пробирались по пояс в зеленой воде. Круглоухий, известный как Джон Найт, неожиданно схватил левой рукой змею и отбросил ее далеко в сторону. Кайан, круглоухий помоложе, это приветствовал.
— Должны ли мы позволить химере заполучить их? — спросила Гроол. — Они ни в чем не виноваты и никому не хотели причинить никакого вреда.
Блоорг пожал плечами.
— Невиновные, как и положено быть невиновным. Но они также и глупы.
— Глупы. Да, глупы, в нашем понимании. И все же…
— И все же они сделали выбор. Они могли отправиться своей дорогой.
— Но тот, другой, сделал свой выбор первым. Если бы он не вернулся назад…
— Да, как и говорит охотник, он вел себя очень глупо.
— Но разве мы можем бросить их на произвол судьбы? Разрешить нашим кузенам — лягушкоухим опять захватить их и доставить химере в качестве дани?
— Принцип нашей этики — не уничтожать самим и не позволять другим уничтожать невинных.
— Ты уже тогда больше не останешься невинным! — вздохнула Гроол, хлопая треугольными ресницами. — Это старая-старая истина, такая же старая, как и наша цивилизация. Они бы поняли это.
— И это тебя беспокоит?
— Да, я не думаю, что они намереваются сделать что-то еще, кроме как спасти его.
— Без посторонней помощи? Вряд ли это возможно.
— Тогда они обречены.
— Разумеется. Также определенно, как и тот, другой, и охотник в погребе у химеры.
— Это позор.
— Нет.
Блоорг сделал магический жест переплетенными пальцами, и кристалл замигал и погас.
* * *Химера вскапывала садик Мервании. У нее было прекрасное собрание трав, выращиваемых в качестве приправы. Чеснолук вскидывал свои яркие пурпурные головки, подставляя их ветерку, гулявшему над островом, его луковицы поджидали своего часа под землей.
— Не знаю, почему тебя это беспокоит! — проворчал Мертин. На самом деле он хотел сказать, что у него вовсе не вызывает восторга запах чеснолука, коригорчицы и гвоздиций.
Голова Грампуса неожиданно дернулась и вскинулась вверх, а его пасть приоткрылась. В то же время вверх поднялось и жало химеры. С его кончика сорвалась синяя молния и унеслась ввысь, в небо над головами. Шипение, дым, немного огня, и глупая болотная птица свалилась прямо в раскрытую пасть Грампуса. Грампус захрустел косточками, зачавкал и проглотил ее. Туловище химеры разогнулось, и ее жало опустилось.
— Ладно. Будет тебе, Мерти, тебе же нравится та похлебка, которую я готовлю, — заворчала Мервания на вторую голову. — И никто из нас не отказывается ее есть. Она нравится даже Грампусу.
— Это нам не подобает, — сказал Мертин. — Мы, высшее существо, питаемся точно так же, как и наши запасы пищи!
— Глупости, — она любовно навалила земли на кости, которые принесла из кладовой. Из этих глазниц вырастут хорошие грибы. Всегда оказывалось неплохо, когда их зарывали здесь. — Ты говоришь это просто, без всякой цели. А подобает это нам или не подобает не имеет ничего общего с твоими словами.
— Гррау, — согласился Грампус, слизывая прилипшие к челюстям обугленные перья.
— Наш вид всегда съедал их сырыми, Грампус. Но Мервании приспичило заняться всей этой выпечкой, поджариванием, тушением и маринованием.
— О, как я рада, что ты мне напомнил! — воскликнула Мервания. — Мне нужно немного тмина. Я решила замариновать этого молодого героя. Его руки и ноги такие гладкие и красивые.
— Бах! — сказал Мертин. — Я и Грампус хотели бы как можно скорее с этим покончить.
— Да, да, я знаю, — нетерпеливо сказала она. — Ты уже говорил мне тысячу раз.
— Что ж, это все еще справедливо. Мы бы предпочли съесть их в натуральном виде.
— Кстати о нашем героическом Круглоухом: я хотела бы знать, что поделывает он и его товарищ по камере. — Немедленно решив это узнать, она направила в их сторону свои мысли. Намерения, которые ей открылись, удивили и взбудоражили ее. — О, боже! О, боже!
— В чем дело? — спросил Мертин. — Сговариваются?
— Боюсь, что так. Они сговариваются бороться вместе. По меньшей мере, круглоухий считает. Мысли грушеухого непроницаемы, как и у всех грушеухих.
— Как жаль их разочаровывать, — сказал Мертин.
— Нет, мы не будем этого делать, Мертин.
— Поджарь их, Мервания, неужели тебе надо вечно играть с нашей пищей!
— Да, Мерти. После того как я наиграюсь с ней, ее вкус просто восхитителен!
Глава 10. Липкий, липкий
Эта война должна была, видимо, стать тем, что Сент-Хеленс всегда называл «захватническая», а она еще и начаться толком не успела. Сейчас он как раз переходил границу между Канцией и Германдией, возглавляя войска последней. Впереди были леса, озера и реки, простирающиеся почти до самой двойной столицы. Почему же он не чувствует себя великим, будучи генералом?
Потому, что эта война не нравилась ему. Германдия слишком живо напомнила ему об одной стране и о диктаторе, который творил историю на Земле. Король Рауфорт, если эта тварь в королевском дворце Келвинии действительно Рауфорт, просто связал его по рукам и ногам своими распоряжениями.
— Уф, как здорово! — сказал Филипп практически в самое ухо генерала.
— Самый восторг начнется только тогда, когда полетят стрелы, — заметил молодой Ломакс. — Так мне говорили, по крайней мере.
— Ты прав, Чарльз, только на этот раз это будет не восторг, а ужас. Так бывает всегда в первом сражении. И в десятом тоже, только ты уже умеешь не показывать это.
