Крис Хамфрис - Вендетта
По проходу медленно пробиралась старуха, сжимая свечу в изуродованных артритом руках. Она уже собиралась занять место перед алтарем, но Тца быстро шагнула вперед, оттеснила женщину и распростерлась ниц под статуей Мадонны, раскинув руки в подражание распятию. Она слышала, как старуха, поворчав, пошла прочь. Ну и какое ей до этого дело? Тца первая пришла. Да и вообще, что здесь делать этой карге? Молиться за свою жизнь? Потребность Тиццаны куда как насущнее. Она будет просить о смерти.
Пусть Эмилио Фарсезе умрет, и ей тогда не придется выходить за него замуж!
Каменный пол был холодным. Она пролежала достаточно долго, чтобы продрогнуть; ну и пусть — ее страдания помогут исполниться молитве. Наконец девушка поднялась, зажгла свечу и направилась к выходу.
Давешняя старуха вдруг шагнула навстречу и тихо проговорила:
— Слишком поздно.
Тца рассмеялась, ткнув пальцем в Мадонну.
— Да, она вся измучилась!
Старуха ошарашено посмотрела ей вслед, а девушка, улыбаясь, вышла из церкви под лучи жаркого сентябрьского солнца. Впрочем, веселость тут же сползла с лица, когда Тца увидела у подножия лестницы группу молодых людей, столпившихся вокруг Коломбо. Они зло смеялись и пинали пса. У одного в руках была палка, и он тыкал животное в грудь.
Эмилио Фарсезе собственной персоной.
Низко надвинув широкие поля шляпы на лицо, девушка сбежала по ступеням.
— Оставьте его! — крикнула она.
— Почему это? Чертов пес зарычал на нас, добрых христиан, когда мы собрались войти в церковь.
Эмилио не думал убирать деревяшку, и за него это сделала Тца: схватила за конец и вырвала из руки молодого нахала.
— Эй! — закричал тот, дергая шест на себя. — И откуда у этого козопаса смелость связываться с Фарсезе?
— А кто сказал, что он пасет коз? — рассмеялся один из его приспешников.
— Это же ясно по вони. Фу! — Эмилио повернулся и сплюнул, едва не попав Тиццане на ногу.
— А кто сказал, что это он? — поинтересовался вкрадчивым тоном другой, глядя себе под ноги.
Все посмотрели на противника. В пылу борьбы за палку верхние пуговицы просторной куртки расстегнулись. Девушка подняла воротник.
— Пойдем, Коломбо, — позвала она и попыталась пройти через толпу парней, но не тут-то было.
— Так-так… Козопаска. Но воняет не меньше.
— Это не просто девчонка, Эмилио, — сказал парень, который держал Тиццану, не давая ей пройти.
Она перевела взгляд с руки на лицо, щедро разукрашенное сочащимися гноем прыщами, чуть косящие глаза, зубы, под странными углами выступающие изо рта. Девушка узнала его.
— Отпусти, Филиппи.
Раньше он был ее товарищем по играм, когда Тца еще жила в городе и когда они еще играли. Теперь же голову Филиппи Чезаре занимало совсем иное.
— И потерять возможность представить мою старинную приятельницу ее будущему мужу? Каким же другом я буду после этого для вас обоих, Тиццана Маркагги?
Тца обратила взор на Эмилио. Лицо его представляло полную противоположность Филиппи. Кожа была гладкая и безупречно чистая, цвета оливкового масла второго отжима. Угольно-черные волосы, густые и длинные, перехвачены сзади шелковым шнурком. Глубоко посаженные голубые глаза казались в таком обрамлении еще ярче. Зубы, идеально ровные, сверкали на солнце. Красивые черты, даже можно сказать — прекрасные. Просто модель для скульптора. Вот только их сильно искажало застывшее выражение глубочайшего ужаса.
Тца знала, как ей не повезло с внешностью, и все же из глаз хлынули слезы, уже во второй раз за день. Она бросилась прочь от церкви, низко склонив голову, чтобы насмешники не заподозрили ее в слабости. Девушка не оглядывалась, но, хотя и не могла их видеть, хорошо слышала глумливый хор.
— Гляньте, она даже бегает, как коза!
— А ты козел, Эмилио!
— Хорошо хоть ветер в другую сторону!
— Ничего, может, она помоется в первую брачную ночь.
Шутки и смех стихли, когда девушка свернула за угол, к тому же их заглушили ее рыдания.
В Сартене была башня, в разрушенных стенах которой Тца могла укрыться, если приходилось оставаться в городе на ночь. Строение никто не охранял, а развалившиеся ступени отпугивали большинство любопытствующих. Лишь самые ловкие да отчаявшиеся приходили сюда.
Закрыв глаза, девушка подставила лицо прохладному бризу. Грегорио, старый маццери, чье стадо паслось в соседней долине, — тот, кто поведал ей многие секреты, — научил и различать ветры, которые витают над островом. Дующий из Африки сирокко, что несет с собой запахи чистой тьмы. Мистраль, сухой ветер из Испании. Приходящий с востока левантинец, пахнущий пряностями. Грекаль, что рождался у берегов Ломбардии и некогда надувал паруса кораблей ее предков, последних в длинном ряду завоевателей, пришедших на остров. Но тот ветер, что она вдыхала сейчас, — он, пусть и несильно, остужал лицо, горящее от долгого бега и жгучего стыда, — этот ветер Грегорио называл трансмонтаном. Он дул с севера, проносясь над заснеженными вершинами острова, с других, далеких гор. Значит, лето скоро закончится. Это радовало девушку. Весной, летом и осенью она вместе со стадом без устали бродила по горам в поисках корма, присматривала за животными, охраняла их, принимала роды, растила детенышей, ставила их на ноги, доила коз, стригла, вычесывала камедь из их бород и делала из нее мирру. Все это был тяжелый труд. Зима же, чье наступление предвещал трансмонтан, полностью принадлежала Тиццане. В это время можно сидеть себе в убежище под надежной защитой каменных стен, когда рядом только Коломбо да иногда приходит поболтать Грегорио. И ни о чем не тревожиться в полнолуние. Охотиться с пращой на диких кабанов — по заснеженным горам днем, во снах по ночам. Затем вырезать на гранитных стенах свои дневные и ночные видения. На то, чтобы отобразить одно из последних, уйдет бо́льшая часть зимы — каштан в цвету и ее пастуший посох, поднимающийся из самой сердцевины.
Девушка достала из сумки камень, который нашла в прошлом месяце. Превосходный инструмент! Кусок идеально белого кварца с таким острым кончиком, что сгодился бы и в качестве кинжала; лезвие, которое никогда не затупится, сколько ни царапай им по граниту.
Именно этим она сейчас и занялась, склонившись над полуразрушенным каменным блоком. Вырезание по камню всегда успокаивало ее. Но внезапно, проведя прямую линию к схематично изображенному кустарнику, Тца бросила камень обратно в сумку и перегнулась через парапет.
Слезы! Опять слезы! Она превратилась в плаксивую девчонку!
Не будет никакой зимы и чудесного одиночества! Ее запрут здесь, в Сартене, в стенах особняка Фарсезе; она будет сидеть, одетая в черное, и вышивать гарусом вместе с другими женщинами семейства. Изредка к ней будет приходить муж — несомненно, пьяный, как и отец, — пытающийся потопить в алкоголе ужас, отчетливо отразившийся на лице, когда Эмилио впервые взглянул на нее. Если семьи договорятся о браке, соглашение свяжет их обоих; они не смогут не подчиниться. Таков корсиканский обычай. Возможно, таковы обычаи во всем мире. Даже в далеких странах, где зарождается трансмонтан.
