Орландо Паис Фильо - Энгус: первый воин
Когда я открыл глаза, то увидел, что надо мной склоняется вовсе не женщина, которую я видел в горячке, а старик. Он был похож на одного из тех святых, которых мы во множестве убивали по приказу этого труса короля Айвара. Но лицо человека, совершенно спокойное, не выражало никакого презрения ко мне. Он провел по моему лбу влажной тряпицей. Я скосил глаза и обнаружил, что лежу на кровати, а рядом находится что-то, похожее на чашу с бульоном. Приглядевшись внимательнее, я увидел за спиной старика еще одного монаха, высокого и молодого, примерно моего возраста. В руках он держал миску с водой.
— Эфрон, посмотри, может, он все же поест немного? — спросил старик. — Если он поест, то дело пойдет быстрее.
— Но он выглядит как норманнский разбойник! — возразил Эфрон, неуверенный, что его акт милосердия будет принят как должно.
— Эфрон, во всех наших поступках присутствует Божий промысел. И так должно быть и с этим умирающим, — возразил ему старик, с едва уловимым раздражением в голосе.
— Но какая логика в том, чтобы заботиться о явном нашем враге? — не сдавался Эфрон.
Однако, не теряя терпения, старый монах ответил:
— Мой дорогой Эфрон, есть вещи, которые тебе, как новообращенному, еще предстоит усвоить. Я уже говорил тебе, это подобно битве. Когда ты в битве со своим врагом разрушаешь его гордыню, ты тем самым еще и совершаешь акт милосердия по отношению к нему. Тем не менее нужно сознавать, что сами мы при этом тоже не должны становиться жертвами соблазна, таящегося в гордости и мести. Когда мы побеждаем, побеждаем во имя Бога. А когда смиряем перед Господом наше тщеславие, то мы побеждаем свою суетность, которая воистину есть наш величайший враг. И на этом наш долг заканчивается. Далее мы должны любить своих врагов, не только потому, что в каком-то смысле они точно такие же, как и мы, люди, но и потому, что в них мы научаемся видеть всю бесполезность гордыни — чувства, от которого необходимо избавляться, если мы хотим служить Господу должным образом. И противник является нам для того, чтобы еще раз напомнить, что самый величайший наш враг находится внутри нас, причем в виде слабостей, которым ни в коем случае не следует подчиняться. Такова вера Господа нашего.
— Благодарю Бога, что попал в ученики именно к вам, — ответил Эфрон с обожанием и покорностью, говорившей, что он знает старого монаха уже давно.
И так они выхаживали меня день за днем.
Когда монах-кенобит[11], которого, как я впоследствии узнал, звали Ненниус, брал с большой грубо отесанной деревянной полки книгу, это превращалось в настоящий ритуал. И ритуал этот, как положено, повторялся день изо дня одинаково: он прикрывал глаза, глубоко вдыхал и выдыхал три раза подряд, а потом, так и не открывая глаз, шарил пальцами по полке, всегда точно выбирая нужную ему книгу или манускрипт. Ритуал этот служил как бы актом уважения и благодарности к старинным писаниям святых, вдохновленных Богом.
Иногда я пытался помочь ему, но он всегда останавливал меня словами:
— Не надо, Энгус, не вмешивайся, ты недостаточно высок. Я сам достану книги.
Он был гораздо ниже меня, но ту весомость, которая звучала в этих словах, я смог до конца понять только после более продолжительного общения. Я говорю сейчас о величии его души, о мудрости, которая превращала его в гиганта, стоящего предо мной с божественной гармонией в лице и учащего меня жизни. И в тот момент, когда он брал с полки очередной манускрипт, готовясь его прочесть, я выглядел перед ним всего лишь как жалкий подмастерье перед учителем.
— Что я должен сделать, чтобы получить такую же благодать, господин аббат? — спросил я однажды старика. Ведь до сих пор я еще ничего не сделал для христианских монастырей. Впрочем, скорее, наоборот, я только и делал, что нападал на них и грабил, несмотря на серьезное недовольство этим моего отца, Морского Волка. И все чаще мне приходили в связи с этим на ум рассказы, которые я слышал от старого скальда Браги, о том, какие несчастья свалились в земле франков на норманнов, похитивших священные реликвии из христианских монастырей.
— Я был одним из ваших врагов, преподобный отец, и стыжусь принимать от вас такую заботу. Вы спасли меня от бесславной смерти, и я никогда не забуду этого. Я молю вас лишь об одном — позвольте мне защищать вас!
— Дорогой Энгус, порой то, что ты делаешь, не имеет никакого значения, ибо Бог видит глубже в душах Своих детей. Важно лишь твое намерение, искренняя вера, стремление к добродетели, — ответил монах, глядя на меня жестко, но с видимым состраданием.
И пока аббат медленно перелистывал книгу, я задумался о его словах и о том, к чему именно призывали они меня. Сражаться лицом к лицу с яростными воинами было гораздо легче, чем заглядывать в глубь самого себя и пересматривать все ценности, как приходилось теперь делать мне. Я был вынужден не только восстанавливать свое тело, которое мало-помалу все-таки выздоравливало, но главное — мне надо было как следует узнать свою душу. Мне необходимо было найти в ней то, во что я действительно верю, и выбрать между тем, что всегда было важно для меня, и новыми принципами, которые мне открылись. Именно об этом и говорил мне Ненниус.
— Чтобы обладать добродетелями, сын мой, надо сначала познать их, и мой труд заключается в том, чтобы научить тебя этому. Вот видишь, я выбрал писание святого Гилдаса, слова которого напоены духовной силой. Позже, когда ум твой и сердце будут готовы, я прочту их тебе.
Полный любопытства, я хотел было просить его прочитать эти строки теперь же, раз они полны такой мудрости. Однако отчасти из-за того, что был еще слишком слаб, отчасти из-за уважения к монаху, не стал этого делать, предоставив старику возможность открыть мне тайну в нужное время.
Дни шли за днями, лились непрекращающиеся дожди, столь характерные в это время года для здешних мест. Я был счастлив, что тело мое, наконец, стало оживать, и что силы постепенно возвращались ко мне. Именно поэтому, а еще в благодарность за то, что сделали, помимо привычных продуктов, используемых при выпечке хлебов, варке овсянки и изготовлении отличнейшей сметаны, было еще что-то, не дававшее мне сначала покоя. И только потом я понял: лучшей приправой служила царящая там радость, словно внушенная свыше, совершенно непоколебимая и непрестанная. И тогда эти старики, несмотря на свой преклонный возраст, стали для меня такими близкими друзьями, словно я с детства рос с ними в нашей деревушке в Кайте. Это были большие дети, с которыми я сам опять становился ребенком. С самого раннего утра до рассвета я, все еще лишь выздоравливающий, слышал, как раздаются молитвы заутрени, и чувствовал всю прелесть их мелодий. Вечерами же, подкрепляясь, монахи питались лишь овощами и кусками копченой домашней птицы. Кстати, именно эта пища очень способствовала моему выздоровлению.
