Элизабет Кернер - Эхо драконьих крыл
Я настолько потеряла голову, что, не дав ему даже передохнуть, выпалила:
— Я уже решила. Я еду.
Он записал меня без дальнейших возражений. Затем дал мне список вещей, которые должны были понадобиться в путешествии, и указал на писаря, сидевшего неподалеку. С безмерным самодовольством слегка обученного грамоте человека я ответила ему, что и сама умею читать. Он кивнул и сказал:
— Стало быть, ты прочтешь, что с этого мгновения тебя наняли в подсобную команду. В течение дня раздобудь все необходимое и с заходом солнца возвращайся. Поспишь на корабле и займешься своими обязанностями, когда отобьют восемь склянок на смене вахт.
С таким же успехом он мог бы пролаять по-собачьи; я ничего не поняла.
— Каких еще вахт? Как вы сказали, восемь склянок? А это когда?
— В полночь, никчемное ты создание. Ну, живей! Собери все необходимое в матросский сундук и возвращайся на борт до того как зайдет солнце. Бегом! — гикнул он, и голос его взлетел почти до былой высоты. Развернувшись ко мне спиной, он вновь принялся распаляться, созывая прохожих примкнуть к листосборцам.
Я покинула корабль, слегка ошарашенная (частью от того, что только что сделала, частью от его громоподобного голоса), и направилась в город.
Хвала Владычице, большую часть необходимых мне вещей я отыскала в нескольких лавках возле гавани. Боюсь, что в Корли я потратила небольшое состояние. Я знаю, что кое-где меня здорово надули, но мне, в общем-то, было совершенно все равно. Я раздобыла маленький крепкий матросский сундучок, пару рубах из толстого сукна, несколько пар прочных гетр (в Корли я даже в то время никого не удивила своей одеждой) и, кроме того, вняв совету корабельного зазывалы, я купила непривычное для меня и довольно дурно пахнущее облачение, которое среди моряков зовется «штормовкой». От нее несло дегтем и я завернула ее в свое старое одеяло, хотя позже во время плавания я не снимала ее в течение семи дней и не согласилась бы с ней расстаться, даже если бы мне предложили оплатить ее вес чистым серебром. Я раздобыла новую пару добротных сапог, запасного постельного белья и провизии, позволив себе при этом маленькую роскошь — сушеных фиников и инжиру, что привозят из южных областей Южного королевства, — ибо даже мне было известно, что питание в море довольно скудное. Я упаковала свою старую одежду, уложив юбки вместе со своим замечательным новым плащом на дно сундука, а все остальное сложила сверху, чтобы при необходимости можно было легко достать. Остаток свободного времени я провела, прогуливаясь по Корлийской гавани, привыкая к запаху рыбы и соленому воздуху и глядя на море, которое теперь все больше меня к себе тянуло.
На корабль я вернулась, как и было велено, к заходу солнца. Приближались сумерки, когда я втащила свои пожитки на борт, подталкиваемая сзади такими же, как я, листосборцами; корабельные матросы указывали нам путь, было видно, что нас они тут едва терпят. Они окружили меня, и мне была показана моя каюта: крошечное пространство, где едва хватало места для гамака, оказавшегося слишком уж коротким, а вещи разместить и вовсе было негде. Меня оставили там, сказав, что пока я могу спать. Солнце еще только зашло. Мне удалось поспать, наверное, часа два, прежде чем всех разбудил громкий крик, слов в котором я разобрать не смогла, но по тому, как зашевелились мои сотоварищи, поняла, что он означает: «Подъем и за работу!»
Это и были те самые «восемь склянок на смене вахт». Полночь. Все мы работали в душном трюме, не менее тяжело, чем доводилось мне прежде трудиться у нас на ферме, терли полы — тут это называлось «драить палубы», подготавливая корабль непонятно к чему. Когда наступил рассвет (около шести склянок утренней вахты, или семи часов утра на суше, как я выяснила), всех нас спешно погнали на верхнюю палубу и заставили грузить на корабль сперва скот, потом сено, которого, как я ни прикидывала, было слишком мало, чтобы прокормить столько голов. Зачем на корабле нужен был скот, я и предположить не могла. На какое-то время я даже заподозрила, что меня одурачили и я попала на торговое судно; однако вскоре нам пришлось грузить в трюм корабля такое множество холщовых мешков, какого я прежде не видывала. Все они были новенькими и удивительно добротными, и я в конце концов поняла, что они должны ожидать того часа, когда их смогут наполнить листвой лансиповых деревьев.
Пока я работала, сердце мое не переставало глупо колотиться. Одно лишь прикосновение к холщовой ткани приводило меня в трепет. Наконец-то моя мечта осуществилась, и даже ужасы предстоящего плавания не пугали меня.
В течение следующих двух дней, когда в коротких промежутках между вахтами мне удавалось ненадолго прикорнуть в своем тесном уголке, я, помню, думала только об одном: если бы все это был сон, то я бы не прочь была проснуться. Подобного я себе и представить не могла. Однако, помимо того что мы то и дело драили полы и иногда спали, нам еще пришлось знакомиться с кораблем, изучая все его устройство. Никогда прежде не встречала я таких странных выражений и понятий, какие услышала здесь, и никогда не думала, что мне придется их запоминать. Хозяин корабля муштровал нас беспрерывно, пока наконец у нас не стало получаться. Удивительно, как быстро привыкаешь к подобным вещам.
Следующее, что я хорошо помню, — это предрассветная тьма, пять склянок утренней вахты, в день нашего отплытия на исходе года. Небо только еще начинало светлеть, предвещая начало нового утра. Запах моря, всегда ощущавшийся в городе, у пристаней чувствовался сильнее. В криках чаек слышалось какое-то извечное стремление к странствиям; прочие птицы дрались с ними из-за грязных кусков рыбы, которую прибывающие рыбаки сгружали на помост причала. С моря веял легкий ветерок, уносивший прочь все запахи суши. Был он чистым и острым от соли.
Со времени моего восхождения на борт в нашем полку прибыло, и все же некоторые гамаки по-прежнему пустовали, поэтому работы у нас было хоть отбавляй. Хозяин щедро осыпал нас бранью, когда мы, салаги, возились с какой-нибудь веревкой (которую я про себя уже привыкла именовать «линем», но все еще не могла без улыбки назвать «шкотом»), и, несмотря на все предыдущие старания, порой чуть не сбивали друг друга с ног, пытаясь выполнять команды своего капитана. Он был строгим надзирателем, однако даже мне было понятно, что скоро жизни наши будут зависеть от того, насколько мы будем понимать, чего он от нас хочет, и выполнять это так быстро, как только возможно. За работой мне лишь мельком удалось заметить, как на борт втащили сходни и был отдан последний швартов. Все делалось очень быстро. С бешеной скоростью мы выполняли все распоряжения; но вот уже и якорь был поднят, и я вдруг почувствовала, что корабль вздрогнул и сдвинулся с места. Мы отплывали!
