Элизабет Кернер - Эхо драконьих крыл
Тогда-то мне впервые сделалось по-настоящему страшно.
В ту же ночь случилось и кое-что похуже. Если прежде корабль стонал под порывами ветра, то теперь мне чудилось, будто он громко кричит, словно раненый человек, содрогаясь от топселей до киля, когда встречный ветер обрушивался на мачты, раньше казавшиеся мне толстоствольными деревьями, а сейчас выглядевшими не толще обычных прутьев, — только они и отделяли нас от скорбного конца в этом урагане брызг. Узкие полоски парусов на мачтах, словно крылья, несли нас сквозь бушующую стихию на запад. Позже я узнала, что обычно при сильной буре у моряков принято убирать все паруса и просто пережидать шторм; однако здесь бури никогда не стихали, и единственным нашим спасением было продолжать плыть вперед. Волны с грохотом разбивались о борт нашего хрупкого плавучего пристанища, в своей безумной пляске взметая нас вверх и вновь обрушивая вниз, и с могучей силой раскачивали корабль в разные стороны, пока даже самым выносливым из нас не сделалось плохо. В течение нескольких дней нам никто не готовил пищу — холодная еда внутри и холодная вода снаружи действовали на нас столь же удручающе, как и плотный, непроницаемый покров серого неба.
На девятое утро уж я-то точно была убеждена, что суши мне больше не видать. Я жестоко проклинала себя за то, что всегда была такой дурой и покинула твердую землю, и в конце концов поклялась, что если мне удастся выкарабкаться из этой передряги живой, ноги моей больше не будет ни на одном корабле, отправляющемся в море.
Надо сказать, я много в чем тогда поклялась. В те дни я действительно не видела иного выхода.
Как бы там ни было, в то утро я решила вверить свою судьбу в руки Владычицы и молила только о том, чтобы смерть моя была безболезненной. С каждым новым креном нам казалось, что мы вот-вот испустим дух. Ветер завывал в снастях, а натянутые до предела канаты звенели, как струны арфы, и это напоминало бесконечную погребальную песнь. Я была благодарна тому, что обычные обязанности помогали мне хоть немного отвлечься от волнений за собственную жизнь. И все же когда я работала в трюме подолгу, мне начинало чудиться, будто я заперта в пещере. Если уж нам суждено было перевернуться, то лучше в это время находиться снаружи, чем внутри, — так я рассуждала. Может, я была и не слишком права, но я всегда терпеть не могла пещер. Кроме того, внизу шум бури слышался гораздо отчетливее, и это приводило меня в ужас. У моих сотоварищей работы было не меньше, чем у меня, у некоторых даже больше. Матросы тоже были по горло заняты, и у них просто не было времени бояться; однако и они выглядели ненамного лучше нас.
Внезапно с носовой части корабля до нас донесся крик. Ничего нового в этом не было: за последние сутки подобное происходило почти ежечасно. Я так и не поняла толком, что там кричали, но значение криков всегда было одним и тем же: схватиться за что-нибудь неподвижное и надеяться удержаться. Я дотянулась до леера и глянула вперед.
И вверх.
Громадный водяной вал навис над нами, готовый обрушиться сверху на корабль и пустить его на дно.
Меня бросило в такой ужас, что я не могла даже закричать. Я закрыла глаза и прошептала: «Владычица, обереги нас!»; затем обхватила леер обеими руками и повисла на нем, приготовившись к страшной смерти.
И волна налетела. Раздался ужасный треск, словно толстая ветвь отломилась от громадного дерева. Водяной мощью меня сбило с ног и перебросило через борт: я по-прежнему цеплялась за леер, трепыхаясь в бушевавшей воде, словно знамя на ветру, и стараясь задерживать дыхание. Я продолжала висеть, крепко сжимая пальцы и вознося хвалу своим сильным рукам. Когда вода спала, с трудом подтянувшись, я взобралась обратно на палубу, дрожа всем телом и с кашлем выплевывая остатки морской воды. Позже мы услышали от капитана, что если бы узенькую полоску нашего паруса вдруг не натянул бешеный порыв ветра как раз перед тем, как на нас обрушился вал, не видать бы нам больше солнца. Нам удалось вылететь из-под ужасной массы воды, но палуба была вся сплошь залита. Треск, который я слышала, издала фок-мачта — единственная мачта, несшая на себе парус, который и спас нас, — она была сломана пополам.
Но худшее из того, что уготовило нам море со своими бурями, уже миновало. Почти сразу же после этого ветер стих. Волны становились все меньше и меньше, и уже через четверть часа мы раскачивались на гребнях, не превышавших в высоту пяти-шести локтей. Если бы я не видела всего этого собственными глазами, ни за что бы не поверила.
Случайно подняв глаза, я встретилась взглядом с Реллой. Она улыбнулась; улыбка ее делалась все шире, пока она не залилась смехом, переполнявшим, казалось, все ее существо. Я присоединилась к ней, а через мгновение то же сделали и остальные: мы радостно смеялись, прогоняя прочь только что пережитый ужас, еще не веря, что выстояли, смеялись, пока не заплакали от удивления, что до сих пор живы.
Вскоре выяснилось, что мы потеряли чуть ли половину команды — все погибшие оказались листосборцами, кроме одного несчастного матроса, и, хотя мы скорбели по ним, нас одновременно переполнял восторг оттого, что столь многие выжили. Я гадала, как же нам теперь с такой поредевшей командой удастся вернуться живыми назад; но когда я сказала об этом бывалым морякам, бесспорным знатокам своего дела, они заверили меня, что плавание обратно на восток будет гораздо легче. В глубине души я понадеялась, что они окажутся правы.
Остаток ночи и весь следующий день мы были вовсю заняты починкой того, что еще можно было починить; кое-что исправить оказалось невозможно, и с этим пришлось примириться. К обломку фок-мачты было временно прикреплено некое подобие рея для того, чтобы можно было подвесить какой-никакой парус; и сейчас мы еще быстрее неслись на северо-запад. Покалеченная мачта мне теперь больше всего напоминала столб с бельевой веревкой, на которой сохла широкая простыня.
Остаток путешествия, несмотря на нелегкую работу, был подобен вздоху облегчения. Когда я находила время поразмыслить обо всем этом, меня переполняла огромная гордость оттого, что волны высотой в шесть локтей казались теперь мне совершенно укрощенными. Однажды утром, где-то через четыре дня после того, как мы миновали бури, капитан обмолвился, что, по его подсчетам, мы должны достичь земли к вечеру. Это вызвало всеобщий восторг, а я тут же подумала: сумеет ли вообще что-нибудь заставить меня вновь ступить на палубу корабля, когда придет пора отправляться назад? Но восторг был громким и искренним: я прекрасно знала, что каждый из нас, пока продолжались бури, считал уже свою душу пропащей, но теперь-то мы не просто живы, а готовы вот-вот причалить к земле, неведомой для живущих, и это горячило нам кровь.
