Виктория Шавина - Дорога в небо
Ёжась, дрожа, выдыхая облачка пара, Хин смотрел на это изобилие, невероятное — после летней пустоты, но отчего-то не вызывавшее ни гнева, ни зависти, и невольно вспоминал уродство Онни. «Почему — так различно? Оттого ли, что здесь Сил'ан?»
— Как у них всё ловко получилось, — сказал он, наконец, вспомнив про совет. — Начали за здравие, закончили за упокой. Пожалуй, и нам следовало хлопать.
— М-да, — протянул потомок эльфов, не поворачиваясь. — Театр.
Тон оставался мрачным. Хин не ждал иного от того, кому следовало теперь решать: что делать дальше.
— Интересно, все ли заодно, или какая-то партия умело играет на неуверенности остальных?
— Второе, — не задумываясь, ответил Эрлих. Встряхнулся, и вопреки дремотному покою вечера, заговорил резко, приказывая: — Завтра с утра пойдёшь в Город, будет праздник. Там тебя познакомят с нужным, — едва заметная неловкость, — человеком. Сумеешь его провести, найдёшь своего Сил'ан.
— Хорошо.
Потомок эльфов с тихим вздохом, который мог и почудиться, обернулся:
— А мы тем временем…
— Не стоит, — резко оборвал его Хин.
Эрлих рассердился, тут же удивился и как будто с трудом удержал смех. В следующую секунду его черты отразили беспросветное отчаяние. Брови Одезри непроизвольно поползли вверх. Он не сразу вспомнил, что собирался сказать:
— Всё, что я знаю, может узнать и он. Решения, замыслы — это сложно, а вот память «у самой поверхности» Сил'ан читают в одно касание. Поэтому не рассказывай мне правды.
Потомок эльфов, напуганный — с виду, смерил Хина внимательным взглядом, затем уставился в пол:
— А ведь очень удобно, — сообразил он, и голос излучал уверенное довольство.
Одезри понял, о чём он думает, и, дрожа, ответил согласной улыбкой.
Хин по привычке проснулся ещё до рассвета, и хотя в Лете в такое время было ничуть не теплее, влажный воздух Весны превращал пробуждение в пытку. Отчаянно хотелось так и спуститься к завтраку, не снимая одеяла; объяснить эту причуду какой-нибудь дикой традицией летней.
Всё же он мужественно отверг соблазн, выбрался из тёплой постели, полюбовался на лёд в умывальнике, пригладил волосы и поправил как мог одежду, измятую после сна. На первом этаже уже звучали голоса, постукивала посуда. Хин пошёл на аромат свежих кушаний. В широкой, почти пустой и — по непонятной тяге весенов к самоистязанию — открытой всем ветрам комнате слуги накрывали низкий стол при тусклом свете старой лампы. Молча и сосредоточенно они расставляли крохотные чашки, закрытые крышками, миски с очищающим зельем — для рук, сосуды, чайники, кружки, похожие на малюсенькие бочонки. Именно так, согласно представлениям Хина, должна была выглядеть потайная комната могущественного мага.
Впрочем, цветастые одеяла, разложенные вокруг стола, яркие подушки, мягкое покрытие пола, струйки пара, поднимающиеся над чайными носиками — всё это наводило на мысли о тепле, а никак не запретных, пугающих знаниях. Залюбовавшись на стол, Хин не заметил, как вошла хозяйка дома.
— Вы ранняя пташка, — поприветствовала Мегордэ, медленно, но не враждебно.
Набеленная, причёсанная, торжественно разодетая в шесть дорогих халатов, верхний — цвета ясного неба, на нём вышивка горных цепей, убелённых снегами — она производила странно-знакомое впечатление. При первой встрече Одезри так и не понял в чём дело.
Слуги удалились, дама прошла к столу и лёгким, выверенным движением руки пригласила последовать своему примеру. Хин повиновался, плотно укутал ноги, и ляпнул, толком не подумав:
— Вы похожи на Сил'ан.
— Как могут быть на них похожи люди, — дама продолжила фразу, словно давно её ждала, размеренным тоном ментора: — Конечно, милый мой. И весенов это ничуть не удивляет, ведь мы — потомки первой дочери.
— Чьей дочери? — не понял Хин.
Из под стола шло приятное тепло, и дело было не только в одеяле.
— Дочери Основателя от человеческой женщины, — со стоической невозмутимостью сообщила дама, обмакивая руки в зелье.
Хин помассировал переносицу. «Не сон ли это?»
— Мне казалось, у Сил'ан… Разве… — что-то припомнив, он очень озадаченно пробормотал: — Интересно, как…
Дама не поняла его затруднений. Она разлила чай. Одезри тем временем отодвинул одеяло и заглянул под стол. Там, примерно посредине, стоял лакированный ящик, а на нём спало животное — взъерошенный клубок с вокзала.
— Хибач, — объяснила Мегордэ. — Где-то применяются обращения, примером, к Богу огня. У нас всё по старинке: внутри — ящик из глины, наполненный горячей золой, а под ней тлеют пара угольков.
Хин сел прямо:
— Зачем: по старинке? — спросил он так неестественно, словно едва знал униле.
— Как же ты робеешь, — пухлые губы дёрнулись в усмешке. Одезри не успел опомниться, как дама продолжила: — Я видела: и рта не открыл, метнулся в толпу.
Хин отвёл взгляд, поднял ближайшую крышечку и вдохнул аромат. Кушанье походило на горку крупного жёлтого песка.
— Что сделал — то сделал.
— Кто не замышляет дурного, тому бояться нечего, — словно бы согласилась женщина.
Она играла убедительно, и всё же Хин ни секунды не верил, что «потомки первой дочери» приютили летней, лишь оказывая услугу ментальщикам. В отличие от картины вечерней столицы, то, что Мегордэ знала замысел и участвовала в нём, не удивляло. «И они, крича о мире, готовы предать и детей, и отца, и друга. Всё продаётся. Вопрос в цене. В чём тогда между нами разница?»
«Песок» оказался сладким и мягким, почти безвкусным. Он немного напоминал варёный костный мозг. К солёной рыбе, которую полагалось есть вместе с ним, Хин почти не притронулся — летни не знали соли, и такая пища пришлась ему не по вкусу. Весены злоупотребляли специями. Одезри попробовал все крошечные блюда и ничуть не наелся, но к концу завтрака чувствовал себя огнедышащим драконом.
— Не нравится? — без ложного участия осведомилась Мегордэ.
Правитель пожал плечами.
Слуги погасили лампу, сразу как будто похолодало. Серый призрачный свет сочился снаружи. Хина вновь пробрала дрожь.
— Болезни — редкость, но толковые лекари — также, — отметила дама, поднимаясь. — Я уж не говорю о времени, которое всегда теряется безвозвратно.
Одезри озадаченно посмотрел на неё.
— В халате ты будешь смешон, значит, наденешь тёплое платье Гаэл, — тем временем рассудила Мегордэ. — Поторопись, пока не собралось всё общество. Портной ждёт. Пучеглаз? — она оглянулась и позвала: — Пучеглаз!
Взъерошенный клубок выскочил из-под одеяла. Дама успокоено хмыкнула:
— Пучеглаз тебя проводит.
Портной закончил с брюками и теперь подгонял по фигуре чёрное платье с вышивкой чёрными же, жирно блестящими нитями. Вдоль воротника, края рукавов и низа подола бежали золотистые полосы. Весену, похоже, нравилось то, что выходило: он даже начал улыбаться, и всё предлагал Хину посмотреть в зеркало.
— Очень подходит к волосам, — говорил он, показывая на себе жестами. Должно быть, честно полагал, что как униле, так и общий летням неведомы.
Хин не разубеждал: улыбался в ответ как дурак и радовался, что портной не обрядил его в красный, зелёный, голубой или другие яркие весёлые цвета, каких он уже вдоволь навидался на вельможных весенах.
Пучеглаз куда-то сбежал, умудрившись раздвинуть перегородки, но Одезри больше в проводнике не нуждался. Женщины, весни ли, потомки ли дочерей Сил'ан (Хин, хоть убей, не понимал, как это возможно) оставались женщинами. Болтовня, доносившаяся из обеденной комнаты, напоминала правителю сплетни торговок в Онни или пересуды старух в деревнях.
— Они только вчера познакомились, — возмущался надменный голос, — а она уже зовёт его Гинеан. Представляете? Вот же смех. Надо будет устроить званый ужин в её честь, а то ещё догадается, как я её не выношу.
— Эр-Хе видели с дочерью Снов.
— Семья торгашей. Какая безвкусица!
— Говорят, он поранил руку на охоте, а она ему перевязала.
— Как мило, — пренебрежительно.
— С каких это пор Эр-Хе охотится?
Женщины захохотали.
— Он приведёт её домой, как полагаете?
— Дочь торговца? — насмешливо.
— Конечно, нет. Бездельник хорош собой. На него Гюнен будут удить рыбу покрупнее.
— Я слышала, Сны уж всерьёз обдумывают перспективы.
Повисла пауза, а потом тишина раскололась долгим саркастическим смехом.
Утро выдалось ясным, холодным, с чуть заметным ветерком. Странное ощущение пронизывало воздух — в запахе ли цветов и воды было дело? Точно прошлая жизнь ушла далеко и побледнела, потеряла даже интерес воспоминания. Само течение мыслей будто приостановилось, волнение — улеглось, и осталось одно желание: смотреть и упиваться чудом весенней красоты.
Праздник, по словам Мегордэ, всегда проходил на горе в северо-восточной части города. Дэсмэр смилостивилась над продрогшим летнем: к подножию добрались в закрытых экипажах. Дальше вела отлогая тропа, выложенная каменными плитами; она переходила в лестницу на особенно крутых подъёмах. С обеих сторон пути открывался вид на холмы и долины окрест — уже за городской стеной: желтеющие нивы, огороды, рощицы незнакомых Хину тонких растений. Сияли, поймав солнечный блик, крыши домиков. «Конечно, он не хотел оставаться в Лете».
