Эйдзи Ёсикава - Мусаси
Саскэ прибежал с пристани.
– Звали меня, хозяин?
– Все готово? Дело очень важное.
– Понимаю, хозяин. Я встал до рассвета, вымылся холодной водой, переоделся в новое нижнее кимоно.
– Хорошо. Приготовил лодку?
– А ее готовить особо не надо. Я выбрал самую чистую и быстроходную лодку, бросил несколько щепоток соли, чтобы уберечь ее дурного глаза, протер ее изнутри и снаружи. Хоть сейчас плыви.
– Где она?
– У причала, рядом с другими лодками.
– Лучше убрать ее оттуда, а то слишком много зевак, – сказал задумчиво Тародзаэмон. – Мусаси их не любит. Отгони ее к большой сосне, которую называют сосной Хэйкэ. Там его едва ли увидят любопытные.
– Слушаюсь, хозяин!
Контора опустела, потому что все ушли на пристань. Там толкалось множество людей: самураи из соседних уделов, ронины, ученые мужи, кузнецы, оружейники, лакировщики, монахи, горожане разных званий, крестьяне из ближайших деревень, источающие аромат благовоний женщины в дорожных шляпах и рыбачки с детьми на руках. Все устремлялись туда, откуда можно было разглядеть остров.
«Я понимаю Мусаси», – подумал Тародзаэмон, наблюдая гудящую толпу.
Вернувшись домой, Тародзаэмон заметил необыкновенный порядок в доме. На потолке комнаты, обращенной к морю, играли отражения волн.
Оцуру принесла поднос с чаем.
– Где ты был? Мы тебя ищем, – обратилась она к отцу.
– Посмотрел кое-что, – ответил он, принимая чашку.
Оцуру приехала из Сакаи навестить отца. Она приплыла на одном корабле с Мусаси. В разговоре они случайно обнаружили, что оба имеют отношение к Иори. Когда Мусаси пришел в контору поблагодарить Тародзаэмона за заботу о мальчике, купец настоял, чтобы гость остановился у него. Накануне ночью они засиделись допоздна, а Оцуру в соседней комнате шила для Мусаси нижнее кимоно и набрюшник ко дню поединка. Она приготовила новое черное кимоно. Тародзаэмон заподозрил, что дочь неравнодушна к Мусаси. Девушка очень волновалась.
– Оцуру, где Мусаси? Он завтракал?
– Давно поел и уединился в своей комнате.
– Он готов к отъезду?
– По-моему, нет.
– А что он делает?
– Рисует.
– Нашел время! Правда, я сам попросил его нарисовать мне что-нибудь, но только не сейчас. Напрасно я это сделал.
– Он рисует и для Саскэ.
– Саскэ? – переспросил Тародзаэмон. Он не находил себе места от волнения.
– Неужели он не понимает, что уже опаздывает?
– Мне кажется, что Мусаси вообще забыл про поединок.
– Нет! Теперь не время рисовать! Скажи ему повежливее об этом. Живопись подождет.
– Не могу…
– Почему?
Подозрения Тародзаэмона подтвердились. Он хорошо знал свою дочь.
– Глупая девчонка, зачем плакать? – ласково проворчал Тародзаэмон и сам пошел к Мусаси.
Мусаси стоял на коленях, словно предаваясь медитации. Одну картину он уже закончил – цапля под ивой. Сейчас он смотрел на чистый лист. Он решал, что изобразить, вернее настраивался на сюжет и стиль. Белая бумага была для него пространством, в котором ему предстояло сотворить образ. В рисунке навсегда останется его душа. Если на сердце тяжесть, рисунок получается печальный, если в душе смятение, то оно выплеснется на бумагу. Тушь надолго переживет художника, а сердце его будет биться в рисунке и после того, как кости его рассыплются в прах.
– Можно?
фусума неслышно раздвинулись, и в комнату заглянул Тародзаэмон.
– Простите, что помешал, – начал он.
– Будьте добры, заходите.
– Нам пора.
– Знаю.
– Все готово. Вещи в соседней комнате.
– Благодарю вас.
– Вы закончите рисунки, вернувшись с Фунасимы.
– Не беспокойтесь, сегодня я чувствую себя прекрасно. Хочется рисовать.
– Не забывайте о времени. Вам надо еще приготовиться. Тародзаэмон закрыл было за собой фусума, как Мусаси окликнул его:
– Когда начнется прилив?
– В эту пору отлив с шести до восьми утра, а сейчас вода уже поднимается.
– Спасибо, – рассеянно ответил Мусаси и вновь перевел взгляд на чистый лист.
Тародзаэмон решил терпеливо ждать Мусаси, но не выдержал. Он отправился на веранду и посмотрел на море. Вода наступала на берег, а в проливе обозначилось бурное течение.
– Отец! – позвала Оцуру.
– Да.
– Мусаси пора выходить. Я поставила сандалии у садовой калитки.
– Он еще не готов.
– Рисует? Я думала, что он послушает твоего совета.
– Он знает, который час.
К берегу пристала лодка, и Тародзаэмон услышал, что кто-то назвал его имя. Это был Нуиноскэ, который приплыл узнать, где Мусаси.
– Передайте ему, чтобы он немедленно отправлялся, – взмолился Нуиноскэ. – Кодзиро и господин Хосокава уже отплыли. Мой хозяин сейчас отбывает из Кокуры.
– Попробую.
– Умоляю! Может, я, подобно старухе, устраиваю суету, но мы не хотим, чтобы он опаздывал. Будет очень стыдно.
Нуиноскэ торопливо отплыл, оставив купца и его дочь в полной растерянности. Из комнаты Мусаси не доносилось ни звука.
Вскоре пристала вторая лодка, на этот раз с Фунасимы, с просьбой поторопить Мусаси.
Мусаси открыл глаза от звука раздвигаемых фусума. Когда Оцуру сообщила ему о лодке с острова, Мусаси кивнул и с улыбкой вышел из комнаты. На полу остался лист бумаги, густо покрытый мазками туши. Внимательный взгляд обнаружил бы пейзаж в причудливом переплетении линий.
– Передайте этот рисунок отцу, а другой – Саскэ, – раздался из соседней комнаты голос Мусаси.
– Вам не стоило беспокоиться.
– Мне нечем больше отплатить за доставленные вам хлопоты. Хотя бы несовершенные рисунки останутся на память.
– Мы ждем вас сегодня, чтобы устроить вам приятный вечер, – запинаясь, проговорила Оцуру.
Услышав шорох кимоно, Оцуру улыбнулась. Потом Мусаси сказал что-то отцу. Заглянув после ухода Мусаси в комнату, Оцуру увидела его аккуратно сложенное старое кимоно. Ее охватил страх разлуки, и она уткнулась лицом в одежду Мусаси, еще хранившую тепло его тела.
– Оцуру, где ты? Мусаси уходит! – позвал ее отец.
– Иду! – ответила девушка и, проведя рукой по щекам, побежала на зов.
Мусаси уже был у садовой калитки. Он решил выйти не через главные ворота, чтобы избежать назойливые взгляды. Его провожали хозяин с дочерью и несколько конторских служащих. Оцуру онемела от волнения. Мусаси взглянул на нее, и она молча поклонилась.
– Прощайте и будьте здоровы! – сказал Мусаси и, чуть пригнувшись, вышел через низкую калитку.
