Эйдзи Ёсикава - Мусаси
– Прощайте и будьте здоровы! – сказал Мусаси и, чуть пригнувшись, вышел через низкую калитку.
– Да, так и должен уходить самурай! – восхищенно пробормотал кто-то. – Без лишних слов и долгих прощаний.
Оцуру мгновенно скрылась, за ней разошлись и остальные.
Сосна Хэйкэ стояла на берегу метрах в двухстах от пристани. Мусаси шел, ощущая легкость в теле и покой на душе. Все тревожные мысли он оставил в рисунках. Рисование всегда благотворно действовало на него.
Впереди – Фунасима. Казалось, он отправляется в обычное путешествие. Мусаси не знал, вернется ли назад, но его не волновала эта мысль. Несколько лет назад, когда он, двадцатидвухлетний самурай, шел на бой у раскидистой сосны в Итидзёдзи, его переполняло предчувствие неминуемой трагедии. Тогда он сжимал меч с чувством обреченности. Сейчас ничто не волновало его.
Хладнокровие Мусаси не означало, что его сегодняшний противник не страшнее сотни людей Ёсиоки. Нет, Кодзиро один стоил больше всех питомцев школы Ёсиоки. Мусаси понимал, что выбор между жизнью и смертью никогда еще не был столь роковым. И все же…
– Учитель!
– Мусаси!
К нему бежали двое. На миг у Мусаси закружилась голова.
– Гонноскэ! И вы, почтеннейшая! Какими судьбами? – воскликнул Мусаси.
Гонноскэ и Осуги, покрытые дорожной пылью, опустились на колени.
– Мы должны были прийти, – ответил Гонноскэ.
– Проводить тебя, – добавила Осуги. – А я попросить у тебя прощения.
– Прощения?
– Да, прошу, прости все зло, содеянное мной.
Мусаси пристально посмотрел на Осуги. Искренна она или что-то новое затевает?
– Что с вами, почтеннейшая?
Осуги смиренно сложила руки.
– Я совершила столько зла, что едва ли могу надеяться на прощение. И все по воле ужасной ошибки. Я была ослеплена материнской любовью, но теперь прозрела. Прости, если можешь!
Мусаси встал на колени и взял Осуги за руку. Он боялся поднять глаза, ему казалось, что вот-вот заплачет. Он смутился, потому что Осуги покорно ждала его ответа, но он испытывал чувство благодарности. Ему показалось, что рука его подрагивает. Мусаси собрался с духом.
– Я признателен вам, почтеннейшая, за то, что вы пришли. Теперь я встречу смерть без угрызения совести и буду сражаться с легкой душой.
– Ты меня прощаешь, Мусаси?
– Конечно, если и вы простите мне все неприятности, которые я доставлял вам с детских лет.
– Я давно простила тебя. Ну, хватит обо мне. Прежде всего надо позаботиться о другой.
Осуги встала и подозвала Мусаси. Под сосной Хэйкэ стояла Оцу без кровинки в лице от волнения.
– Оцу! – воскликнул Мусаси, бросаясь к ней.
Гонноскэ и Осуги хотели бы стать невидимыми в этот миг, чтобы не мешать встрече двух сердец.
– Оцу, и ты пришла!
Слова не могли выразить чувства, переполнявшие Мусаси.
– У тебя измученный вид. Не хвораешь? – промолвил Мусаси, понимая, что говорит не то, что следует в эту минуту.
– Ничего страшного, – ответила Оцу, опуская глаза и пытаясь держаться бодро во время этой, быть может, последней встречи.
– Простыла в пути? Или что-то серьезное? Где ты жила последние месяцы?
– Прошлой осенью вернулась в Сипподзи.
– Домой?
– Да, – ответила Оцу и подняла на Мусаси полные слез глаза. – У сироты нет дома. Единственный дом – это моя душа.
– Не говори так! Даже Осуги открыла перед тобой свое сердце. Я безмерно рад примирению. Ты должна выздороветь и быть счастливой. Ради меня.
– Сейчас я самая счастливая на свете.
– Рад, если это правда… Оцу… – Мусаси обнял за плечи одеревеневшую Оцу и, не обращая внимания на Гонноскэ и Осуги, прижался щекой к ее лицу. – Ты такая хрупкая, слабая…
Мусаси уловил лихорадочное дыхание Оцу.
– Прости меня, Оцу, я кажусь тебе жестоким, но в моем мире не находится места для тебя.
– Знаю.
– Ты понимаешь меня?
– Да, но умоляю сказать единственное слово. Назови меня своей женой.
– Ты и без него знаешь…
– Нет… произнеси его, скажи, что я твоя жена отныне и навсегда, – всхлипнула Оцу, удерживая его руку.
Мусаси молча кивнул. Осторожно освободив руку, он выпрямился.
– Жена самурая не должна плакать, когда муж идет на войну. Улыбнись мне, Оцу! Проводи с улыбкой мужа на его, возможно, последний бой!
Оба понимали, что настала пора расставания. Мусаси с улыбкой взглянул в глаза Оцу.
– До встречи! – сказал он.
– До свидания! – эхом откликнулась Оцу, не сумев выдавить из себя улыбку.
– Прощай! – проговорил Мусаси и быстрым, твердым шагом направился к лодке.
Оцу хотела еще что-то сказать на прощанье, но слезы душили ее, глаза заволокло туманом, она ничего не видела вокруг.
Упругий морской ветер бил в лицо, трепал волосы Мусаси и полы его кимоно.
– Саскэ, подтащи лодку поближе к берегу.
– Да, господин.
Сильным толчком Саскэ подогнал лодку. Мусаси вскочил на корму, и они отплыли.
– Оцу, стой! – раздался голос Дзётаро.
Оцу бежала к воде, Дзётаро пытался ей помешать, к нему поспешил Гонноскэ и Осуги.
– Оцу, одумайся! Что ты делаешь?
– Опомнись!
Все трое окружили Оцу.
– Нет, нет! Вы ничего не понимаете, – произнесла Оцу.
– Что ты задумала?
– Дайте мне сесть и оставьте меня!
Оцу отошла на несколько шагов и опустилась на колени. Она с трудом поправила волосы и кимоно, затем поклонилась вслед удалявшейся лодке.
– Плыви с легким сердцем! – молвила она.
Осуги тоже склонилась в поклоне, за ней преклонили колени Гонноскэ и Дзётаро. Дзётаро, проделавший путь от Химэдзи для того, чтобы поговорить с Мусаси, смог сказать ему только слова прощания. Он утешал себя тем, что больше времени досталось Оцу.
Глубины
С подъемом воды течение в проливе усилилось. Теперь оно походило на стремнину в узком ущелье. Лодка, подгоняемая ветром, стремительно неслась по волнам. Саскэ гордился своим умением управлять лодкой и сегодня надеялся заслужить похвалу.
Мусаси сидел посредине, широко расставив ноги.
– Долго еще? – спросил он.
– Недолго при таком течении, но мы ведь и так опоздали.
– Когда будем на месте?
– Часов в десять.
– В самый раз.
Небо, на которое в этот день поглядывали и Мусаси и Ганрю, было цвета темной лазури, снежный гребень гор Нагато белой лентой тянулся по горизонту. Дома городка Модзигасаки и скалы на горе Кадзаси виднелись как на ладони. Склоны прибрежных гор были усыпаны людьми.
