Павел Блинников - Сказочка дедушки Абдулы
— Что? Где? — послышалось кряхтение где-то на заднем плане.
— А, твои подручный наконец пришел в себя. — обрадовался Эван. — Прикажи ему.
— Гарри, убей этого сукина сына! — проорал Луи, забиваясь в угол.
Гари быстро пришел в себя, и схватив лежащий рядом пистолет, начал стрелять в Эвана пока не закончились патроны. Луи в ужасе наблюдал за тем как пули отскакивают от тела Эвана, проглядывающего из-под порванной в клочья футболки.
— Да кто ты такой? — взревел Гарри, и бросился на антихриста. И конечно был тут же скручен, и со сломанной рукой отправлен в угол, где тихо подвывал его босс.
— Я спрашиваю у тебя в последний раз, ты отдашь мне все свои деньги? Предупреждаю, если ты откажешься, я стану тебя пытать. А так как палач я неумелый, то тебе будет очень больно, но продолжаться это буде недолго.
— Н-но большинство моих денег в бизнесе… — завыл Луи.
— Вот пусть твой друг выведет их из него. По оценкам твоего сына, у тебя где-то сто миллионов долларов, и даже больше. Так что твой подручный должен принести мне именно эту сумму. Если у тебя останется что-то сверху, бери себе, я не обижусь. Но учти, за каждый час ожидания я буду отрывать у тебя палец, а через десять часов, примусь за другие органы.
Эван схватив Луи за руку, одним легким движением вырвал у него указательный палец на левой руке прямо с мясом, а потом поднял Гарри, и кинул его к дверному проему на кучу трупов.
— Время пошло. И учти, вздумаешь сбежать, я тебя найду. — сказал Эван Гарри, и тот стал судорожно продираться к выходу по трупам своих бывших друзей.
— Ну, а что нам с тобой делать, пока его ждем? — спросил Эван у Луи. — С твоим сыном я неплохо провел время, но ты для меня староват. Может сыграем в карты? Только ты меня научишь хорошо? А то стыд получается — антихрист и не умеет играть в азартные игры.
Спустя пять часов Гарри вывел из темного двухэтажного ресторана своего босса который слегка поскуливая как дворняга поддерживал сломанной рукой искалеченную. А за ними вышел парень в пиджаке и брюках явно из разных ансамблей, одетых прямо на голое тело. У него в руках был кейс, в котором лежало сто миллионов долларов.
Эта ночь стала самой прекрасной ночью в жизни Эвана. Хотя он до этого считал, что наилучшей была предыдущая, но с каждой следующей секундой он находил, что его жизнь становится все прекрасней и удивительней. Первым дело Эван поехал приодеться. Он на такси отправился по самым дорогим и модным бутикам Сан-Франциско, накупил десяток костюмов и еще кучу всякой разной одежды. Потом он подумал, где будет все это хранить, и вообще где-то же надо жить. И такси повезло его в самую лучшую гостиницу, где Эван снял целый этаж в пентхаузе. А затем набрал воды в джакузи и долго и тщательно отмывал кровь со своего нового тела. Спустя час он позвонил в ресторан и заказал множество различной еды и выпивки. И наконец, подозвал какого-то парня из обслуги и попросил связать его с сутенерами. И когда тот дал ему номер, и получил за это штуку баксов, Эван позвонил и попросил прислать ему пару мальчиков и пару девочек. С женщинами он еще не спал, и решил, что надо заполнить этот зияющий пробел в образовании. Кроме того хотелось бы переспать с кем-либо при этом его не убивая.
Эту ночь можно смело назвать вакханалией разврата. Выпивка текла рекой, совокупление практически не прекращалась, и Эван обнаружил, что тоже может быть нежным в постели с любовником или любовницей. А наутро, когда его гости ушли он долго размышлял с каким полом заниматься сексом ему нравиться больше. После долгих раздумий мужской пол превалировал, хотя для разнообразия нельзя забывать и о женском. С такими приятными мыслями Эван заснул на рассвете в комнате пропахшей спиртным, дымом и похотью. Он в первый раз в жизни почувствовал себя дома.
Следующая неделя в жизни Эвана не отличалась большим разнообразием, хотя и скучной ее тоже назвать нельзя. Парень наконец дорвался до всех развлечений свойственных богатым, красивым, уверенным в себе людям, и отрывался на всю. Он спал со всеми до кого мог дотянуться. В его постель попадали мужчины и женщины, за деньги, и по знакомству, и еще несколько раз Эван совершил изнасилование. Но при этом он никого не убил. Занимаясь любовью он контролировал свои чувства, и теперь в порыве страсти его партнерам ничего не угрожало. Эван за неделю перепробовал все — он был и активным и пассивным, и вообще каким только можно. Его здоровье позволяло делать это по несколько десятков раз в день, и он пользовался этим направо и налево. Собственно таким вот нехитрым способом он и проводил первое время. Ну и еще сюда примешивались все возможные наркотики, кроме тех которые надо было вводить в кровь, даже сам не Эван мог оцарапать себя или тем более проткнуть кожу или вену. Он почти не спал, и только пил, ел, нюхал, глотал таблетки, курил и трахался. Короче делал все то, что не мог раньше.
И вот ровно через неделю, он обнаружил себя лежащим посреди огромной кровати в своем пентхаузе. Белые шелковые простыни были смяты и валялись в куче. Рядом с ним с обеих сторон лежали два молодых юноши и, положив головы на его широкую грудь, слегка посапывали во сне. Было три часа ночи, и, несмотря на то, что он не спал уже двое суток сон к Эвану не шел. Он лежал и смотрел в большое окно, за которым распростерся Сан-Франциско. Эван не дышал уже пару часов, это стало очередным открытием для него — оказывается его организм не нуждается в воздухе. Город горел миллионами огней, и манил Эвана всеми своими удовольствиями. И где-то там были они, герои. Хотя быть может они были сейчас в его постели, ведь героям можно даже не убивать его насильственной смертью — достаточно подсыпать яду в стакан с выпивкой, и яд убьет его, как и любого другого. И еще посреди этого города бродили люди. Те самые люди, которые теперь стеснительно улыбаются когда он проходит мимо. Те самые люди, которые готовы лечь с ним в постель за его новые деньги, или за его новую внешность и уверенность в себе. Теперь его любили и боялись, но так или иначе отношение к нему резко изменилось. Теперь люди отдавались ему или лебезили. И эти самые люди двадцать три года превращали его жизнь в ад. Эти люди не одарили его ни одной улыбкой за эти годы, кроме как снисходительной или издевательской.
Ему вспомнились посетители того маленького ресторанчика быстрого питания где он работал. Перед ним пробегали лица смотрящих на него с призрением. Их грубые слова, их мелкие колкости, их ехидства, и снисхождение. Да теперь все поменялось, и снисхождения достойны уже они, но по большому счету все осталось по-прежнему. Он вдруг представил себя прежнего лежащего меж этих двух Адонисов. Его тощее покрытое веснушками тело, лежащее посреди двух идеальных юношеских тел. Он представил, как занимается с ними любовью. Как пытается что-то сказать, заикаясь на каждом слове. И он представил, как они вели бы с ним тогда. Он видел на их лицах все те же усмешки превосходства, и уверенности в себе. Теперь, когда весь мир лежит у его ног, и он мог взять все что хотел, внезапно обнаружилось что ему ничего не надо. По крайней мере, ничего из этого мира. Мира пропитанного лицемерием, и понимающего только силу, и красоту.
