Саманта Хант - Изобретая все на свете
Я отбрасываю одеяло, открываю тело холоду. Лаборатория вокруг меня вершит свой суд. Кожа моя покрывается мурашками, и я царапаю ногтями плечи и грудь, оставляя красные полосы. Я щиплю себя за руку, но ничего не чувствую.
Бесполезно.
Я вскакиваю и бросаюсь к письменному столу.
Я подношу перо к губам. Словами мне, собственно, нечего сказать Джонсонам, но как послать письмо без слов? Я выжимаю из себя: «Счастливое пространство вашего общества оставило меня у гнезда рассерженной крачки, которая клюет и бьет острым клювом, чтобы выжать каплю радостных вестей от вас». Я останавливаюсь. Идиотизм. Слова глупые. Я зачеркиваю их и начинаю заново:
Если вы будете так любезны, я хотел бы показать вам кое-что в своей лаборатории вечером в этот четверг. Ваш приход прольется бальзамом и восстановит мои иссякшие силы.
В предвкушении удовольствия
НиколаЛуиза отрывается от чтения и поворачивает голову. Свет из окна потускнел. Грань веков. Мужчина без любви. Все это для Луизы ужасно привлекательно, однако что-то не так. Не только в записках. И в комнате за ее спиной. Ледяная лапа трогает сзади шею, арктический ветер — и ее спина настороженно выпрямляется. Кто-то на нее смотрит. Кто-то стоит в дверях.
Отложив бумаги на ближайший край стола, Луиза, оставаясь спиной к открытой двери, старательно изображает уборку, вытащив из-за лямки фартука тряпку. Она смахивает пыль с лампочки над кроватью, двигаясь так медленно, что слышит удары своего сердца. Она притворяется, будто не сделала ничего плохого. Она полирует оконное стекло в надежде увидеть отражение. И ничего не видит. Вампиры не отражаются в зеркалах. Она не опускает руки, трет и трет. Ждет, чтобы он заговорил. Она знает, что он здесь, прямо у нее за спиной, и ждет, когда же он вонзит острые зубы ей в шею. Его глаза огнем жгут ей спину. Она думает о Катарине и ждет укуса.
«Вампир, вампир!» — звучит у нее в голове. Желудок сводит судорога. Ее поймали за подглядыванием. Воздух становится ледяным. Луиза продолжает медленно стирать пыль, а воздух вокруг нее твердеет, как цемент, насухо выжимая легкие. Она в ужасе. Ей вспоминается мгновенье перед поцелуем: каждый нерв в ожидании. Он все молчит. Она смотрит через Тридцать пятую улицу, через темное пространство в золотое окно, где одинокая женщина курит за кухонным столом, разгадывая кроссворд. Луиза больше не в силах терпеть. Она откидывает волосы вперед и пригибает голову, подставляя шею его зубам.
В конце коридора гудит лифт. Шипит радиатор отопления, и окно перед Луизой вдруг наполняется движением. Шорох крыльев выжимает остатки воздуха из ее груди. Вампиры. Нетопыри. Она готова с визгом отскочить от окна. Кто-нибудь ее услышит. Она успеет добежать до Бельвью. И тут она замечает одну мелочь. Цветную ленточку, радужную полоску.
— Голуби?
— Да, — отвечает голос сзади, — голуби.
Это — последний удар. Колени у Луизы подгибаются, но, как ей ни нравится воображать себя нежной девицей, склонной к обморокам, она не такая. Она остается в сознании, хоть и упала на колени. Обернувшись, она лепечет:
— Вы меня напугали.
С пола ей кажется, что подошедший мужчина высится над ней как башня.
— Простите. Хотя я мог бы сказать то же самое о вас. Как-никак, вы в моей комнате.
Двумя длинными шагами он пересекает номер и оказывается рядом. Протягивает руки, намереваясь подхватить ее под локти руками в перчатках. Она сжимается в комок. Он отстраняется в последний момент, так и не коснувшись ее, как будто в отвращении. Луиза сама встает на ноги и смотрит на него. Он с большой поспешностью отступает назад.
Он очень стар, хотя и в старости не утратил высокого роста и достоинства в осанке. Теперь она может рассмотреть его хорошенько. Ей кажется, что в его глаза можно провалиться. Бедная Катарина. Бедный Роберт.
— Я прибиралась, сэр, — говорит Луиза, предъявляя в доказательство тряпку.
— Вы новенькая в отеле? — спрашивает он, и она снова замечает акцент, порой жесткий, как кремень.
Луиза не отвечает, и он морщится.
«Все тайны, — думает Луиза. — Открой мне все свои тайны!»
— Мою комнату не убирают, если я об этом не прошу, — очень вежливо сообщает он, как бы стесняясь своего особого положения. — Однако я бы взял свежие полотенца. Свежие полотенца всегда пригодятся. — И он поворачивается к ее тележке. — Восемнадцать штук, если есть.
— Конечно, — отвечает она и проходит вплотную к нему, не отводя глаз. Она выходит к оставшейся в коридоре тележке и отсчитывает полотенца. Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать.
— У меня только шестнадцать, сэр. Этого хватит?
Его лицо мрачнеет. Он угрюмо склоняет голову.
— Нет, боюсь, что мне нужно восемнадцать, — говорит он.
Луиза стоит, на вытянутых руках протягивая ему кипу полотенец.
— Я сейчас же принесу еще два, — предлагает она.
— Нет, простите, я не могу. Мне нужно, чтоб было восемнадцать.
Она еще мгновенье протягивает к нему руки, но полотенца становятся тяжелым грузом. Шестнадцати полотенец он не желает. Луиза опускает руки, прижимает полотенца к груди. Кипа достает ей почти до подбородка. Она кладет ненужные полотенца обратно на тележку, но не уходит. Ей не хочется уходить. Ей хочется порыться в его секретных шкафчиках и узнать, чем он занимается в своей странной комнате. Хочется спросить, как он украл электричество, и не опасно ли это, и откуда он, и что сталось с Катариной и Робертом. Ей хочется все это знать, и она стоит перед ним, не двигаясь, не уходя, не заговаривая — просто смотрит, пользуясь последним случаем насмотреться на это удивительное место.
— Голуби? — наконец спрашивает она у него.
— Да. — Он поворачивается к окну. — Вы любите голубей?
— У меня дома голубятня. У нас с отцом.
— Значит, вы понимаете, — говорит он, улыбаясь, и идет к двери, словно хочет проводить ее.
Луиза тоже улыбается и кивает, хотя все совершенно не так. Она очень мало понимает, и даже ощущает непонимание, как пустоту в груди, как вырезанный из нее фрагмент головоломки.
У двери он задерживается:
— Как вас зовут?
— Луиза, — отвечает она, и он кивает.
Она, пятясь, оказалась уже почти за дверью, он почти выставил ее из номера, но на последнем шаге она замирает при звуке его голоса:
— И что вы об этом думаете, Луиза? — спрашивая, он отводит от нее взгляд.
— Об этом, сэр?
— О рукописи, которую читали. Что вы об этом думаете?