Татьяна Стекольникова - Здравствуй, Гр-р!
— А у тебя есть версия?
— Наверное, был период, когда ты пил много…
— Да. Когда погибла жена — попала под машину. Двадцать лет назад. Дочери было два года. Если бы не Вовка Шпиндель… Он меня и заставил бросить. Конечно, я могу выпить, но не хочу — как вспомню, какой я был, когда напивался, сразу охота пропадает. Вовка, знаешь, что сделал? Три дня за мной с телекамерой ходил — снимал. А потом выбрал момент, когда я еще что-то соображал, и показал мне это кино. И все — мне хватило. Еще вопросы?
Я рассматривала Громова. Щетина на подбородке и щеках… Живя в одиночестве, я успела забыть, что мужики должны бриться…
— Ты решил бороду отпустить? Уж тогда лучше бакенбарды — будешь, как Сурмин.
Это я брякнула, не подумав…
— Что??? Повтори, как ты сказала?
— А что я такого сказала?
— Ты назвала фамилию — Сурмин. Моя бабушка до замужества была Сурмина. Как ты об этом узнала?
— Гр-р, это опять из той области, где нет рациональных объяснений. Ты же обещал со мной разобраться! И когда это будет?
— Уймись, женщина! Я только и делаю, что с тобой разбираюсь… И позавчера, и вчера, и сегодня… И прямо сейчас пойду с тобой разбираться — воскресенье, и в контору мне не надо… Доставай своего леопарда — мы идем культурно развлекаться… А ты что подумала? Покажу тебе нашу картинную галерею — не была там?
В галерею мы пошли пешком — я настояла, хотелось посмотреть город, который я так толком и не видела. Шли по набережной, потом свернули на тихую улочку — всю в тополях. Наверное, весной здесь умопомрачительно пахнет молодой листвой, а летом бывает тополиная метель… Громов остановился у старинного двухэтажного дома. Небольшой, с затейливой кирпичной кладкой, окна синие — в них отражается мартовское яркое небо.
— Дом Шпинделя… Как он говорит — "особняк". Хочешь, зайдем?
— Не-а. Наверняка у него бильярд есть — тогда пропала культурная программа… А почему так скромненько? Ресторан-то — ого-го какой.
— Да один он: с женой развелся, дочь за бугром учится. Этот дом, он говорил, еще его прадед строил. Внутри Володя все переделал — джакузи поставил, и прочее в том же духе. Ты права, там и бильярдный стол есть.
И мы потихоньку пошли дальше — так гуляют супруги со стажем, а мы с Громовым были вместе всего третий день, но мне казалось, что вот эти-то три дня и есть вся моя жизнь. Я совершенно точно знала, что Гр-р чувствует то же самое.
Галерея была почти в таком же игрушечном, как у Шпинделя, доме, только размером побольше. Стены маленьких залов тесно увешаны картинами. Обычный набор провинциальных галерей: русские передвижники, плодовитый Шишкин, неизменный Айвазовский, мирискусники — экспроприированные после революции или подаренные владельцами полотна. Половину экспозиции составляли работы трех последних десятилетий — земляки-художники охотно пополняли галерею своими шедеврами.
Отдельный вход — выставка из запасников: "Только инициалы. Картины неизвестных художников начала ХХ века из фондов галереи г. Энска". Снова противный вкус медной монеты… Сразу напротив входа в зал висит картина — призрачные дамы среди деревьев. Ошибиться я не могла — вот они, мои мазки белилами. Анна, конечно, еще кое-что добавила, сделав ярче и гуще тени, но картина, несомненно, была та же самая.
Я моментально сделалась девушкой с веслом.
— Что такого поразительного ты увидела? По-моему, средненько, здесь есть вещи куда интереснее, — удивление в голосе Гр-р.
Дорогой, ты удивился бы еще сильнее, узнав, что к этой средненькой картине приложила руку я…
— Художницу зовут Анна Федоровна Назарьева. Датирован пейзаж 1909-м годом…
— Тут нигде не написано…
Действительно, никаких табличек с провенансом — кто, когда, откуда — под картинами не было — только номер. У двери сидела строгая дама в полосатом плечистом пиджаке и продавала каталог выставки — сложенный пополам листок с описанием картин. Я отправила Громова за каталогом. Интересно, что будет написано о картине под номером 18?
— Нина, — на весь зал крикнул Громов. — Инициалы сходятся! А.Ф.Н.! И дата — 1909!
Полосатая дама подскочила на своем табурете и зашикала на Громова.
— И кому я мешаю? В галерее кроме нас вообще никого нет! Могу и заорать!
Своего рода сублимация — отвязался на тетку, потому что я опять выдала то, чему нет рационального объяснения.
На этом сюрпризы не кончились. Под номером 19 значилась картина того же автора — под названием "Сон". Помечено полотно также 1909 годом. На нем изображены: окно в моей кухне (со шторами, сделанными по моему эскизу и потому уникальными), пейзаж за окном (изгиб реки, крыши среди деревьев) и я — в виде размытого существа с зеленым торсом и синими ногами (то есть в зеленой футболке и синих джинсах), но, если присмотреться, сходство со мной явное. Вся картина усажена белыми прямоугольниками. Для непосвященных зрителей они могли быть символом ночного кошмара, и только я знала, что это такое на самом деле — пластиковые стаканчики с йогуртом. Я не в курсе, умеет ли Громов превращаться в девушку с веслом, но он молчал, наверное, минут десять, не отрываясь глядя на картину.
Еще на трех полотнах — в каталоге их номера были 20, 21 и 22 — был изображен губернаторский дом — в разных ракурсах, при разном освещении, но все время весной, окруженный кустами белой сирени — вот, оказывается, какого цвета ее кисти… Дата создания — 1914 г. Подпись: А.Ф.З. Почему "З."?
Что картины писала Анна, я не сомневалась — одна рука. Но как она сюда попала и почему стала "З."? Она что, вышла замуж за… Закревского? Как она связана с Луизой, носящей ту же фамилию?
— Гр-р, а что ты знаешь о моей семье?
Я о своих предках не знала совсем ничего. Девичью фамилии своей бабушки я и то не знала.
— Ну, пошли в контору, покажу, что нарыл…
И мы пошли. Плечистая полосатая тетка бросала на нас возмущенные взгляды. Взрослые люди, а ведут себя…
2. Я рассказываю Гр-р о своих приключениях в 1909 году и становлюсь объектом изучения.
В "Гром" мы попали только к вечеру, потому что, покинув галерею, бродили по городу, — я рассказывала Гр-р обо всем, что со мной случилось, начиная с того момента, как получила письмо от Луизы. Единственное, в отношении чего Громов остался в неведении, — это фамилии. Ничьих фамилий я не называла — только имена. На первый раз достаточно… Гр-р внимательно слушал о том, как Луиза заявила, что теперь я колдунья, и передала мне силу, а что это за сила, я представления не имею. О зеркале, которое на самом деле — дверь в прошлое. Как я обнаружила труп сто лет назад. Какое впечатление на меня произвел следователь. Как старая ведьма Аделина догадалась, что я не Анна, и пыталась меня прогнать. Как мне объяснялся в любви адвокат, думая что я Анна, и как я подрисовывала белые пятна на картине Анны, прежде чем написать ей письмо. И наконец о том, как я вернулась и что нашла в своей квартире. Кое-чему свидетелем был сам Громов. Я боялась, что он все-таки не воспримет всерьез мою историю. Но Гр-р слушал меня без тени иронии, лишь иногда задавал вопросы — по существу. Трудно сохранить связность изложения, если стараешься в свой рассказ впихнуть максимум подробностей, — я перескакивала то на Тюню, которая и не человек вовсе, а тень, то на Морковку, которая, напротив, самая настоящая кошка, а не тень, то на желтый чемодан, то на Скотта Джоплина, то на стеклянный шар, давший мне возможность видеть то, что сокрыто расстоянием.
