Андрей Дашков - Глаз урагана
Я абсолютно не представлял, что делать дельше. Скорее всего любые попытки спрятаться или устроить алиби бесполезны. На роль героя-одиночки я не годился. Даже в безобидных ночных кошмарах, когда я «выпадал» из действительности, мои ноги становились ватными, а голова – пустой. Я не из тех, кому нравится опасность, а обреченность кажется мне почти невыносимой… Однако ожидание конца в бездействии было еще более нестерпимым.
Холода я уже не замечал. Конечности заледенели, зато мозг превратился в комок раскаленного мусора. Он выделял только ядовитую гадость, от которой становилось еще хуже. Никакого плана у меня не было, да и не могло быть. Карательная система весьма совершенна; избежать контакта с нею невозможно. Кое-кому удавалось оттягивать встречу, отсиживаясь на ТОЙ стороне, но, конечно, недолго (кроме Черного Хирурга – ай да мужчина!). Что хуже всего, я был главным подозреваемым в убийстве с целью извлечения «всадника». Одно из тягчайших преступлений, включающее в себя и несколько антигосударственных. Правда, я мог представить себе еще более тяжкое – организацию подпольных нейрохирургических операций…
Я погрузился в кишку подземки, стараясь не пялиться на патрули. Мне казалось, что те уже высматривают высокого небритого придурка средних лет с преждевременно поседевшими волосами. Но пока никому не было до меня дела. (В том-то и беда. В этом пакостном обществе каждый прячется в скорлупе. Изоляция – плата за удобства. Только мозгам не повезло: уши и глаза почти всегда открыты; сквозь них большую часть времени просачивается всякое дерьмо. Или лекарство? Иногда мне кажется, что это одно и то же. На протяжении многих сотен лет цивилизация строила гигантский мусоропровод. В этом веке строительство было наконец завершено. С чем себя и поздравляю. Всех нас сделали калеками с головами, вставленными в одну и ту же трубу. Неудивительно, что мы видим одно и то же и даже думаем одинаково. «Всадники» сняли последнюю проблему – сделали всех счастливыми. Почти всех. Почему же мне так не повезло, а? Мой кусок счастья отвалился от соответствующей извилины. Смешно сказать – все дело в отсутствии электрического импульса ничтожной мощности! Не хватило навоза, чтобы удобрить крохотный участок моего серого вещества…)
И вот теперь я мечусь, словно жестяной заяц в тире. Тир устроен так, что рано или поздно в меня попадет даже слепой. Одиночество в стаде – особая пытка. Это в сто раз хуже, чем заблудиться в лесу. Вокруг полно людей, но не к кому обратиться за помощью. Если сделать это, то либо приблизишь свой конец, либо подпишешь еще один смертный приговор – на этот раз лично. Не позавидуешь человеку, который вступит со мной в контакт. Поэтому, падая в пропасть, лучше не хвататься ни за чьи руки.
Народу в вагонах становилось все больше. Я дважды прокатился по одной и той же линии из конца в конец. Но не сидеть же под землей целый день! Метро – отличная ловушка…
Я выбрался наверх, впервые ощутив, что может испытывать крот, вынужденный выползать из затопленной норы. Подальше от дома, в котором лежит красивый труп, – и на том спасибо.
В общем-то в моем положении можно было делать все что угодно. Лучше, конечно, убраться на ТУ сторону, но пока «всадник» проявлял вялую активность, я не мог контролировать «выпадения». Я совершил очередную глупость. Высмотрел знакомый символ и зашел в аптеку, открытую круглосуточно. Зачем? Наверное, хотел подстраховаться, запастись дозой, а заодно лишний раз продемонстрировать свою лояльность. Раб, сидящий внутри, изрядно проголодался и истосковался по хозяйской плетке…
В этот час других посетителей в аптеке не было. Две телекамеры разглядывали зал. Девушка в зеленом халатике и очках глазела на меня, как рыба в аквариуме из бронестекла. Я старался не суетиться, чтобы ничем не выдать себя. Спокойно подошел к витрине и стал разглядывать полку с дозами. От изобилия рябило в глазах. Любые упаковки, для детей и взрослых, для паралитиков и беременных, семейные наборы, комплекты для групповой терапии, специальное предложение – «эротическое приключение». Кажется, были учтены все случаи жизни. Кроме моего.
Я достал карточку и просунул в окошко вместе с мелочью, которую удалось наскрести в карманах. Девушка-рыба вставила карточку в приемную щель декодера. С каким-то дурацким облегчением (подобное чувство я испытывал всякий раз, когда приобретал дозу в течение последних пяти лет) я увидел, как на панели вспыхнул зеленый сигнал. Это означало, что индивидуальный код расшифрован, доступ разрешен и федеральный компьютер зарегистрировал своевременное потребление. В случае несанкционированной задержки у владельцев карточек начинались неприятности. Насколько я знал, задержка никогда не длилась дольше двадцати четырех часов. Да и какой смысл откладывать неизбежное? – аптек больше, чем фонарных столбов.
Получив суточную дозу, я хотел тут же употребить ее прямо перед камерами, но потом решил, что переигрывать не стоит. Возможно, кто-нибудь уже уловил отклонение от «стандартного» поведения.
К тому времени мне казалось, что свидетельство такого отклонения отпечатано у меня на лбу, а для верности – и на всех прочих участках тела. Прежде всего я не мог вести себя естественно. Не умел, разучился, забыл, что это такое. Как ни странно, большинство моих благополучных сограждан, сопровождаемых «всадниками», казались мне вполне естественными – именно в силу того, что утратили самоконтроль. Мне же приходилось следить за каждым своим жестом, словом и шагом, непрерывно оценивать себя, угадывать, как я выгляжу со стороны, и пытаться скрыть признаки болезни, гнездящейся в черепушке. Эта неизбежная рефлексия порождала цепочку искаженных и зыбких отражений личности, падавших в прошлое и в будущее. Чем глубже в прошлое, тем сильнее искажение; чем дальше в будущее, тем все более жалкой становилась картина. Я устал и хотел только одного – чтобы конец был не слишком болезненным.
Тут меня осенило – а не лучше ли сдаться добровольно? В этом случае я мог бы, наверное, рассчитывать на новую операцию, на пересадку «всадника» и счастливую жизнь. Перспектива превратиться в овцу, конечно, ужасает, но только не самих овец. Они растут, пасутся, едят травку, жиреют, отращивают шерсть. Периодически их стригут и совсем уж редко некоторых баранов режут, чтобы сделать шашлык.
Впрочем, вероятность оказаться в их числе невелика. Пастухи гуманны и прогрессивны; овчарки надежно охраняют стадо, а овчарни комфортабельны и оборудованы всем необходимым для нескучного и приятного времяпровождения. Так какого же черта я бегу, зная, что выход из загона все равно закрыт? Сдавайся, паршивая овца, и, может быть, у тебя появится шанс стать хорошей!
