Крис Хамфрис - Вендетта
Два взмаха — сверху вниз — и перечеркнуть по диагонали. Так легко.
Но символ вовсе не прост.
— Наутиз, руна всеобщей нужды, завоевания, погони за славой. Обуздай силу и направь ее к предназначению.
Скай не заметил, когда поднялся на ноги. Он не мог вспомнить, как схватил последнюю руну, которую теперь сжимал в левой руке так же крепко, как ледяной камень в правой. Ему не нужно было раскрывать кулак. Скай чувствовал, что вырезанный знак отпечатывается на ладони, будто раскаленный. Прямая линия сверху вниз. Другая, делящая первую по диагонали в верхней части. Эта руна служила связующим звеном, объединяла вместе все вырезанные символы и направляла их силу в единый источник. Крест Наутиз перекликался с крестом Гебо, хотя первый больше напоминал распятие, подразумевая жертвоприношение. Наутиз также обуздывала пламя Кеназ и удовлетворяла искупление Берканы. Это была прямая линия руны Иса, соединенная с силой, способной принять вызов.
Свою судьбу держал сейчас Скай в правой руке; конец истории, записанной в камне. Камень есть ключ. Камни на этом гранитном острове встречаются везде и всюду. Двадцать два безмолвных стража у входа в долину охраняют покой мертвого короля. И за ними, здесь, в этой пещере, замысловатое изображение руны Иса на гранитной стене — вызов ему. Вырезанное — и в этом Скай более не сомневался — тем самым камнем, что он по-прежнему крепко сжимал в правой руке. Орудием убийства.
Тем не менее Скай обнаружил, прижавшись лицом к холодному резцу, что тот отнюдь не так тверд, как он резонно предполагал. Стержень мог даже размягчиться, поддаться под ударами судьбы, как теперь поддавался под напором его лица, которое будто провалилось внутрь и растворилось…
Подобное случалось каждый раз, когда Скай становился своим предком, — момент осознания перед исчезновением в чужом теле. Но в этот раз он каким-то образом оставался сторонним наблюдателем, медленно паря в воздухе и постепенно снижаясь. И здесь снова были камни — огромные блоки, творение рук человеческих.
С потолка подвала свисали куски мяса — целые ноги. На полу сгрудились бочонки внушительных размеров. В маленьком очаге догорал огонь. А возле него, прижавшись к дальней стене, полулежал человек. Скай поспешил к спящему, чтобы проникнуть в его тело. Проскользнуть внутрь оказалось не сложнее, чем попасть в кварцевый стержень.
Когда же настал тот самый момент осознания, Скай скорее удивился не тому, что он оказался женщиной, а тому, что эта женщина прикована цепями к стене.
ГЛАВА 12
ТЦА
Она привыкла к тому, что в ее теле обитают духи, но в этот раз с того самого момента, как он — а женщина не сомневалась, что это дух мужчины, — вошел в нее, все казалось по-другому. Возможно, дело было в луне, чьи чары почти достигли пика, который ожидался назавтра, в полнолуние. Когда девушка открыла глаза, она еще ощущала прикосновение духа; следы его присутствия таяли в догорающих угольках.
Тца моргнула, и, кто бы это ни был, он исчез. Она осталась одна, как всегда, и сейчас смотрела, как первые лучи солнца проникают сквозь щели в потолке. Девушка повернулась и закричала от боли. Ночью она ухитрилась извернуться так, что правая рука оказалась изогнута под немыслимым углом. Ощущение было, будто в конечности не осталось ни капли крови, однако Тца видела ее на запястье в том месте, где железная цепь врезалась в плоть.
Ведь говорила же, что цепь слишком сильно натянута! И что вообще нет необходимости в таких предосторожностях, когда до полнолуния еще целый день. Но он настаивал, приказывал, в очередной раз подзуживая поспорить с ним. Явившись в дом накануне в полдень, девушка отчетливо ощутила запах бренди. Однако, если отец не примет должных мер, ночью придется несладко.
— Папа, — позвала она. — Папа!
Сверху донеслись недовольное ворчание, шевеление, будто кто-то переворачивался в кровати, затем тишина.
— Папа! — громче крикнула она, и на этот раз ответом было невнятное бормотание.
Следом что-то глухо стукнуло об пол, раздалось шарканье, донеслись невнятные проклятия. Звякнули ключи, взвизгнул давно не знавший масла замок, и, когда откинулась тяжелая крышка люка в полу, прямоугольник света озарил темноту подвала.
— Заткнись! Чего тебе надо?
Тца не видела его лица, только темный силуэт на фоне проема.
— Светает, отец.
Он отвернулся.
— Светает? — пробурчал отец. — Ты еще смеешь будить меня в такую рань!
Крышка люка начала опускаться.
— Дай отдохнуть.
— Отец! — крикнула она в отчаянии. — Цепи! Мне больно.
Крышка на мгновение замерла, затем снова поднялась.
— Чертова девчонка! — выругался мужчина и начал спускаться по крутой лестнице.
Уже внизу нога его потеряла опору, и последние ступени он пролетел, больно стукнувшись пятками при приземлении. Он закричал от боли, затем обругал последними словами и лестницу, и девушку.
Теперь она хорошо видела отца. Глаза, испещренные красными прожилками, были затуманены. Белые пятна окаймляли губы, резко контрастируя с небритым подбородком и черными спутанными волосами.
— Глупая девчонка, — пробурчал мужчина, потирая рукой лицо. — Почему ты не даешь мне отдохнуть?
— Мне больно, отец, — сказала Тца и вытянула вперед запястья, на которых позвякивали металлические цепи. — Освободи меня, и я уйду. А ты сможешь выспаться.
Он искоса посмотрел на дочь, затем указал на ее узы.
— Точно?
Она кивнула, на что мужчина промычал:
— Я не хотел рисковать.
Он долго покачивался из стороны в сторону, уставившись на дочь и приложив руку к голове, словно пытался подтолкнуть мысли.
— Мне надо поговорить с тобой.
— Да, папа, конечно. — Она снова потрясла руками. — Только…
— Позже.
Слева от него стоял винный бочонок — пустой, Тца была в этом уверена. Отец проковылял к нему и тяжело опустился на крышку.
— Сперва ты меня послушай.
Девушка ощутила приступ ярости, но быстро подавила его. Гнев не принесет ничего, кроме еще большей боли. А ей сейчас нужно освободиться от оков, и только повиновение поможет. Проглотив обиду, она кивнула:
— Да, отец.
Он снова пристально посмотрел на дочь.
— Тиццана, — наконец произнес мужчина, и она, встревожившись, внимательно взглянула на отца.
Он единственный называл дочь полным именем, да и то очень редко, обычно, когда собирался сказать что-нибудь плохое. Он дал ей имя по названию городка, где она появилась на свет, — Тиццано. Туда отец приехал, чтобы сконструировать придуманный им пресс для выработки оливкового масла. Но, как и все его проекты, этот закончился крахом: люди, которым он задолжал, прогнали изобретателя вместе с семьей, и им пришлось вернуться в Сартен. Девушке всегда казалось, что, произнося ее полное имя, отец думает об очередной неудаче.
