Дмитрий Емец - У входа нет выхода
Аудитория почти опустела, когда Сашка нырнул под стол и показался с взлохмаченной рыжей тетрадью.
– Макс конспект забыл. Я видел, как он с этой тетрадью входил. Вернуть?
– Дай посмотреть! – Рина сунула деятельный нос в тетрадь. Почерк у Макса был детский, как у многих культуристов. Упитанные буквы плотно лежали на строке.
– Смотри: тут история ШНыра!.. Первошныры, нырки, двушка. Погоди! После вернем! – жадно сказала она.
Что-то гулко стукнуло в стекло. Заслонило солнце. Рина увидела огромную глиняную голову. Горшеня, прильнув лицом к стеклу, внимательно разглядывал ее круглыми янтарными пуговицами. Потом повернулся и ушел.
– Он на тебя глазел! – сказал Сашка.
– Может, на тебя? – буркнула Рина, зная, что Сашка не ошибся. Горшеня смотрел именно на нее.
* * *После обеда Кузепыч отправил новичков в пегасню.
День был ветреный, влажный. Пеги дурили. Алису Икар унес в конюшню, сколько она не вопила и не колотила его пятками. Лену Бинт бросил через голову. Она слетела, но поводья не выпустила. Когда открыла глаза – Бинт навис над ней с обиженно-недоумевающим видом. Круп задран, а передние ноги подогнуты. Все железо с одной стороны рта. У Фреды, которая была на Лане, прокрутилось седло. Миних притворился, что испугался собачьего лая, и понес. Лара не придумала ничего лучше, чем, бросив повод, с визгом скатиться на траву.
Дане после третьей неудачной попытки сесть в седло вручили лопату и послали убирать навоз. Даня разглядывал лопату и страдал. Ему проще было написать десятистраничный доклад «Лопата как первый прорыв научно-технической революции», чем две минуты попыхтеть с реально существующей лопатой. Он всем мешал. Его толкали.
Из денника грузно вышел Фикус. Заржал, несколько раз с силой взмахнул крыльями так, что казалось, крышу сейчас прошибет, взлохматил всю солому и… остался на месте.
Макар неосторожно потрепал по гриве графоманского ослика Фантома и в следующий миг схватил мятый лист бумаги, огрызок карандаша и начал что-то жадно строчить. Сашка услышал, как он бормочет:
«– Ну ча, братки, я тут!
Мрачный дал длинную очередь, унесшую весь остаток магазина. Высадив прикладом стекло, ласково вкатил в окно две гранаты. Наружу выскочил только один – в зеленом мундире, сонный, мало что соображающий. Мрачный снял его ножом.
– Ча-то ты сегодня злой! Добрее надо быть! – сказал Никитос, с хрустом ломая раненому шею».
Кузепыч отнял у Макара карандаш и, чтобы тот скорее пришел в себя, окунул его головой в поилку.
– Во! – сказал он одобрительно. – Боевик! Это потому что пацан. А если б девка, я представляю, какие бы там пошли повороты сюжета… «Мрачный, ты когда-нибудь любил по-настоящему? – спросил Никитос и, накатив стакан спирта, занюхал розой».
Рина заглянула к Азе. Яра, стоя на коленях, вычесывала кобыле гриву. Потом, взяв таз, стала ее обмывать. Рина решила бы, что кобыла умерла, но та изредка моргала.
– Видела его? Натуральное чучело! Шестой нырок за два дня, – недовольно откликнулась Яра. – Думаю, он проходит болото, потому что в нем засыпает. Эльбы ему картинки показывают, а он просто вырубается.
– Кавалерия нашла траву? – спросила Рина, вспоминая слова Макса.
– Нет. Трижды впустую ныряла.
Рина кивнула и, присев на корточки, стала вычищать грязные крылья Азы:
– Мне казалось, ты терпеть не можешь Азу. Он вечно около нее пропадал.
Яра усмехнулась.
– Я и сейчас не уверена, что люблю. Это он любит, а я отражаю.
– А-а… – протянула Рина и, не удержавшись, спросила: – А про автобус это правда? Ну, поэма? Кто-то заснул у кого-то на плече?
Яра строго посмотрела на нее.
– Двадцать второй, – сказала она.
– Кто?
– Автобус. Идет от «Динамо», – сказала Яра. У нее было математическое мышление.
У Азы Рина с Сашкой просидели до позднего вечера, подменяя Яру, которая отправилась погонять немного своего пирата, как она называла Эриха. Перед Эрихом она испытывала чувство вины. Ведь это она была на нем, когда он получил рану. С Эрихом было непросто. Жеребцу все время мерещилось, что со «слепой стороны» к нему кто-то подкрадывается. Любой непонятный звук его пугал. Он вставал на дыбы, шарахался и однажды так притиснул Яру боком к бетонной стене, что она месяц проходила с трещиной в ребре.
Когда Сашка и Рина вышли из пегасни, солнце давно скрылось. Сашка дернул Рину за рукав. Горшеня сидел на земле, вытянув бесконечные ноги и смотрел… да, опять на нее.
– Давай подойдем! – решилась Рина.
– Не надо.
– Боишься?
– За тебя.
– За себя я буду сама бояться, – сказала Рина.
Они осторожно приблизились, готовые отскочить. Сашка закатал рукав, чтобы его нерпь была наготове. Бокс боксом, но три удара не блокируются: ломом, топором и «лапкой» Горшени.
– Привет! – окликнула Рина.
Горшеня медленно задрал голову. В янтарных пуговицах смазались звезды.
Мои слова – пустая пена. В молчанье – мыслей теснота, —
произнес он мечтательно.
Сашка с Риной переглянулись.
– Чего-чего? – переспросил Сашка.
Горшеня опустил тяжелую голову и перестал глазеть на звезды.
– Я Горшеня – голова глиняная, пузо голодное! – сказал он обычным дурковатым голосом недоделанного буратинки.
– Он просто повторяет как попугай! Вот только за кем? – шепнул Сашка.
– Попробуем узнать. Я где-то видела список, – сказала Рина.
Из внутреннего кармана ее шныровской куртки – летом она пыталась вернуть ее Яре, но та великодушно сказала: «Подарок!» – вынырнула рыжая тетрадь Макса, исписанная детским почерком.
– Мещеря Губастый!.. Гулк Ражий! Ивашка Кудреватый! – отчетливо стала читать Рина.
Горшеня слушал ее без заметного интереса. Оживлялся только несколько раз. Так, услышав «Фаддей Ногата», Горшеня, воспрянув, стал потирать живот и повторять: «Фадюша вкусный! Фадюша толстый!» Когда Рина назвала Маланью Перцеву, он попытался спрятаться за куст и жалобно забубнил: «Горшени нету! Горшеня хорошо спрятался!»
– Кто это? – шепнул Сашка.
– Тихо! Первошныры… Тит Михайлов! Сергиус Немов! Мокша Гай!
При упоминании о Мокше Гае Горшеня повел себя агрессивно. Высоко подпрыгнул и с энергией ветряной мельницы замахал руками.
Рина и Сашка нырнули за угол склада, давая Горшене успокоиться.
– Что-то ему сделал этот Мокша! – заметил Сашка.
– Не мешай! Уже мало имен осталось!.. Митяй Желтоглазый! – крикнула Рина, выглядывая.
Горшеня перестал размахивать руками.
– Горшеня идет далеко! – таинственно сообщил он и, циркулем закидывая прямые ноги, зашагал прочь. Несколько шагов – и он исчез в темноте.
