Светлана Зорина - Глаза тьмы
— Я мог бы сделать тебе массаж…
— Нет, не надо. Ступай. Я хочу побыть один.
— Доброй ночи, повелитель.
Подойдя к двери, Айнагур обернулся. Мальчик стоял у окна и смотрел ему вслед. Его узкое бледное лицо смутно белело в полумраке, напоминая карнавальную маску. В последнее время он всё чаще и чаще надевает маску, скрывая под ней настороженность и неприязнь.
«Ты тоже боишься, мой маленький бог…»
Айнагур закрыл за собой дверь и, содрогаясь от беззвучного смеха, прижался лбом к холодному резному косяку.
«Мы оба боимся… В жизни страшней, чем на сцене. И какую бы мы ни придумали игру, она кончается, и начинается жизнь. Любая игра оборачивается жизнью…»
Конец коридора тонул в мерцающем зеркальном тумане. Белые и голубые светильники в виде звёзд отражались в прозрачных стенах из лилового хальциона. И отовсюду на Айнагура смотрело жутковатое, страдальческое, исчерченное глубокими тенями лицо, чем-то похожее на маску Кин-Кина — вечного неудачника из тех спектаклей, которые бродячие актёры показывали на ярмарочных площадях Валлондола. Маленький Айнагур ещё не понимал, почему над Кин-Кином все смеются, вместо того, чтобы пожалеть его. «Это всё ненастоящее, — говорил ему дед. — Это как игра…»
«Моя игра длится уже много циклов. Божественная игра… Да, я почти бог. Я довёл свою игру до совершенства, и она стала явью. Я убежал от жизни, но она настигла меня. Я попал в свою собственную ловушку. В жизни всё по-настоящему, даже смерть. Когда-то я её боялся. Теперь я боюсь только одного — жизни без него. Сколько нам еще осталось? До конца этого цикла меньше пяти лет. Что дальше? Я не смогу снова сделать его отроком. Я не смогу снова его сделать… Его — не смогу. А других мне не надо. Меня больше никогда не создать подобие жизни. Я сошёл со сцены и вернулся в жизнь. Здесь всё страшнее… Но здесь всё по-настоящему. Жизнь прекрасна, потому что она по-настоящему страшна…»
Айнагур улыбнулся своему двойнику и двинулся по коридору. Тёмная фигура не отставала. Она бесшумно плыла в зеркальном сумраке среди разноцветных звёзд. «Мы с тобой встретимся… В Эриндорне…»
Сиф, скрестив ноги, сидел на ковре возле ложа абеллурга и помешивал деревянной палочкой дымящийся отвар. Айнагур ещё в коридоре уловил знакомый терпкий аромат.
— Всё готово, господин. Мне показалось, тебе это сегодня понадобится. Я могу идти?
Айнагур устало опустился на край расправленной постели.
— Ты слишком много обо мне знаешь, Сиф… Ты не боишься?
— Нет, господин.
— Правильно. Тебе нечего бояться. Ты здесь единственный, кто умеет быть верным.
— Я дал тебе клятву.
— С тех пор прошло почти пятьдесят лет, — усмехнулся Айнагур. — Срок немалый.
— Срок этой клятвы — моя жизнь, абеллург.
— Да, я знаю, что такое слово сантарийца. Вы умеете хранить верность. И вы умеете хранить тайны. Каждый сантариец — ходячая тайна. Проклятое племя. Проклятая страна… Он просил меня охранять эту маленькую дрянь! Готов поклясться, что он всё понял. Я её больше не трону. Да и какой смысл? Наверное, её и правда невозможно убить, эту нумаду из Ингамарны. Мне так и не удалось разворошить это колдовское гнездо… Подумать только — дочь Ранха! Это самое худшее из того, что он мне сделал. Вот так иногда… расправишься с врагом и не подозреваешь, какой он тебе припас подарочек. Я ещё радовался, что у этого молодого задиры не осталось сына. Ладно… Пусть живёт здесь, сколько хочет. Мне уже всё равно.
— Да, господин, не трогай её. Ты не сможешь её одолеть, только разгневаешь…
Слуга замолчал и снова принялся мешать отвар.
— Ну-нy, продолжай, не бойся. Ты хотел сказать, что я разгневаю богов. Ваших богов.
— Боги не могут быть моими или твоими, господин. Боги… Они для нас боги и всё. Ничего не изменится из-за того, что мы их по-разному называем. И ничего страшного в том, что я рассказал ему эти легенды, которые когда-то рассказывал тебе…
— Я хотел получше узнать Сантару и сантарийцев.
— А его они просто забавляют.
— Просто забавляют? Она уже дала ему другое имя. Он всё время просит её танцевать и даже называет её Сантой.
— Это игра, господин. Так же, как и бои на воде. Пресветлый ещё почти ребёнок, а дети любят играть.
— Потому что не понимают, чем может закончиться игра, — пробормотал Айнагур. — Ты говоришь, богам всё равно, как мы их называем… Потому ты и не считаешь грехом то, что живёшь здесь и служишь Эрину?
— Я служу тебе, господин, а кому служишь ты — это твоё дело.
— И кому же я, по-твоему, служу?
— Ты слуга своей страсти, абеллург, — тихо сказал сантариец. — Питьё уже достаточно остыло… Я мог бы сварить кое-что и для него. Если добавить в крепкое вино…
— Нет, Сиф. Это не то, чего я хочу. Раньше всё было проще… Раньше это был не он. С ним я так не могу. Наверное, я научился любить…
Айнагур расхохотался и едва не опрокинул питьё. Слуга торопливо подхватил чашу и поставил её на низенький полированный столик.
— Сиф, как ты думаешь, кто он?
— Ты говоришь о своём боге, господин?
— Ты недавно утверждал, что боги не могут быть твоими или моими.
— Настоящие боги не могут…
— Ты говоришь ужасные вещи, старик. Ты смеешь подвергать сомнению истинность бога… Я шучу, Сиф. Мы одни. Меня всегда забавляют твои рассуждения. Итак, мы говорим о моём боге. И кто же он?
— Этот — человек, — ответил старый слуга. — Я не знаю, кто были те — оборотни или ходячие куклы… Этот — человек.
— А в чём, по-твоему, разница между богом и человеком?
— Боги сильнее нас.
— Верно. Он всегда был сильней меня.
— Кто, господин?
— Мой бог. Ты много обо мне знаешь, Сиф. Много, но не всё. Ты прав. Боги сильнее нас, и нам лишь остаётся с этим смириться. Мне понадобилась очень долгая жизнь, чтобы понять эту простую истину. Ты её знаешь с пелёнок и даже не пытался оспаривать. В чём-то ты мудрее меня. Я понял: бесполезно мстить богу, даже если считаешь, что он был к тебе несправедлив. Ты всё равно не сумеешь ему отомстить. Можешь сделать статую бога, ходячую куклу… Можешь обнимать её, лобзать, играть ею, даже можешь извалять её в грязи, но самого бога не унизишь. Сиф, как ты думаешь, я поумнел за те годы, что ты провёл рядом со мной?
— Господин, твой ум и твои знания всегда были достойны восхищения…
— Я не об этом… Впрочем, ты же всё равно не посмеешь назвать меня глупцом. Даже если ты меня таковым считаешь. Наверное, иногда ты меня ненавидишь?
— Нет, господин. Ты сам себя ненавидишь.
— И вдобавок презираю. Самое лучшее из всего, что я заслужил, — это жалость моего слуги. Ты по-прежнему не хочешь принимать хармин? Я мог бы сделать тебя бессмертным. Почти.
