Александр Волков - Владигор. Князь-призрак
— Это точно, — отвечала Любава, — и беренды мои жалуются, что не только дичь бьют без разбора, но и костры оставляют непотушенными, — долго ли до беды?
— Как ты сказала: до беды? — беспокойно переспрашивал Владигор. — Какой беды? Откуда?.. Триглав с Климогой на том свете, волкодлаков да оборотней одни только старики помнят, щенки Рогатой Волчицы хоть и злятся, но в Синегорье не суются, знают, что против Браслета Власти и Чудесного Меча вся их сила и злость — пыль дорожная.
— Так-то оно так, — кивала головой Любава, — но кто тогда в Стольном Городе воду мутит? Князь, говорят, подмененный, а истинный Владигор в лесах да степях скрывается…
— Какой истинный? От кого скрывается? Кто эту дичь в их темные головы вдолбил?
Князь вскакивал со скамьи и принимался ходить по горнице, едва не задевая теменем за низкую матицу.
— А тот самый, который к Стольному Городу приморским шляхом шел, пока ты со своими шутами да кротами через Мертвый Город пробирался, — продолжала Любава, — шел, шел да и сгинул невесть куда вместе с малой дружиной, а тут и ты откуда ни возьмись выскочил! И мало того, что выскочил, так еще и на Триглава с одним мечом попер!
— Так ведь зарубил же! — в гневе восклицал князь.
— И это плохо! Кто знает, какой силой это благое дело сделалось? Многие на Триглава с мечами да копьями шли, да ни один до тебя живым не возвращался!
— Ох, темный народ! — вздыхал Владигор. — Все-то ему не так…
— Да уж какой есть, с таким и управляйся, — усмехалась Любава. — Это тебе не мечом махать.
На том и расходились. Опять вскакивал Владигор на Лиходея и неспешно пробирался по лесным тропкам, то и дело отводя от лица колкие и тяжелые еловые лапы. По дороге вспоминался ему чародейский синклит, умные, степенные речи Белуна, колкий холодок во лбу — предчувствие проникновения в душу и мозг высших истин. Но что теперь эти истины? Эти высокие слова о смертельной схватке Света и Тьмы в человеческой душе? Попробовал как-то выйти к народу — поделиться своими мыслями, да все без толку… Нашелся в толпе один умник и крикнул: а что раньше было — Свет или Тьма? Вот и ответь такому, да еще при всем народе, который истину лишь в деревянном болване полагает и ни про какой чародейский синклит слыхом не слыхивал!
А однажды с чем пришли! Тонула мельникова дочка в омуте, и нашелся спаситель-дружинник из тех, что с купцами по Чарыни сплавлялся, — нырнул, вытащил, откачал. Радоваться надо, а народ как с цепи сорвался: оборотни они, дескать, а не люди, надо их, князь, огнем испытать, потому как водой пытать без толку — выплывут, хоть по пудовому камню к каждой ноге привязывай!
И ведь пришлось уступить горланам: взяли две старые подковы, раскалили их добела в кузнечном горне и заставили молодца и девицу голыми руками их из горящих углей тащить. Хорошо, хоть при нем это судилище устроили, успел он сам к бедолагам подойти и как бы невзначай по плечам их похлопать, перед тем как они за подковами в огонь полезли, — вот все и обошлось, даже кожа на ладонях не покраснела. А не подоспел бы Владигор — железо раскаленное им бы мясо до костей сожгло, а тогда и разговор был бы короткий: оборотни — разорвать их между молодыми березками, да и весь сказ! Темный народ, дикий!..
Ехал как-то от Любавы с такими мыслями и вдруг почувствовал, что есть рядом кто-то. Но не успела ладонь привычно лечь на рукоятку меча, как за спиной раздался негромкий знакомый голос:
— Остынь, князь!
— Белун, ты? — Владигор резко обернулся в седле и увидел под старой елью седого, как иней, чародея.
— Не ожидал? — усмехнулся тот, поглаживая ладонью серебристую бороду. — Думал, что совсем тебя бросили?
— Да я уж не знаю, что и думать, — сказал Владигор, соскакивая на землю. — Пока с Климогой воевал, через Мертвый Город да Заморочный Лес пробивался, все вроде понятно было: справедливость надо восстановить, за отца отомстить. А когда на престол сел, так и растерялся… Народу много, у каждого свой интерес, поди разбери, где чья правда?
— Непростое это дело, согласен, — покачал головой Белун. — Правду душой чувствовать надо…
— Тебе легко рассуждать, — вздохнул князь, — а мне каждый день голову ломать приходится… Из кузни искра вылетела да соломенную крышу одной вдовицы и подожгла. Избенка сгорела, и осталась вдова с пятью детьми под чистым небом, а тут зима на носу! Я к кузнецу: ставь избу новую, а он отвечает, что муж вдовицы, дружинник Климогин, ему за меч и кольчугу еще должен остался. Обещал рассчитаться после похода, да сгинул. Вот и рассуди, кто здесь прав и кто вдовице должен избу новую рубить?
— А я тебе так скажу, — неторопливо начал Белун, — ты с купеческих оборотов бери в казну двадцатую деньгу и с этого капитала сирым да убогим помогай.
— Дело хорошее, — согласно кивнул головой князь, — но тут другая беда приспела: слух кто-то пустил, что не истинный я князь, а подмененный, с нечистой силой якшаюсь, что всякая нечисть ко мне по ночам таскается, что сам я на шабаши летаю в птичьем виде…
— Сплетня — страшная сила. Всегда что-нибудь прилипнет, какой бы ты святой ни был.
— Злые языки всякую чушь болтают, а я ночами не сплю, — сказал Владигор, — то Лес Заморочный мерещится, то Мстящий Волчар на грудь кидается, то Ольга-скоморошка по полю идет и мальчонку ведет за руку… Я — к ним, а трава вдруг копьями оборачивается и так густо вокруг встает, что я ни рукой ни ногой пошевельнуть не могу. Одно знаю: найти мне их надо.
— Это ты верно решил, — сказал Белун. — Только здесь мы тебе не помощники: от смерти уберечь можем, но не все пути людские нам ведомы.
— Да я помощи и не прошу, — сказал князь, — вы и так много для меня сделали, теперь пора своим умом и своей силой пожить. К тому же, говорят, видели Ольгу где-то в низовьях Чарыни, будто ходила она по рынку с мальчонкой и на картах гадала…
— Тогда чего ж ты медлишь, князь! — воскликнул Белун. — Бери дружину, садитесь на ладьи и плывите!..
Сказав это, старый чародей медленно растворился в тихом сумеречном воздухе.
«Если бы все было так просто, — подумал князь, свистом подзывая Лиходея и вскакивая в седло, — дружина, поход, ладьи… А на кого я Синегорье оставлю? Бродит в посадских головах смута, пьянит, как мухоморный настой. На всю жизнь отравил их Климога правлением своим, когда одна половина народу воровством да разбоем жила, а другая по ночам от страха тряслась. Трудно им к новым порядкам привыкать: работать, не боясь, что утром налетят опричники Климогины, в железа закуют, а все добро на княжий двор свезут…»
С этими мыслями Владигор выехал на опушку леса и остановился, глядя на Стольный Город, раскинувшийся по обоим берегам Чарыни. Холодный шар солнца висел над далекими, поросшими зубчатым лесом холмами, вечерний туман стелился над крышами посадских изб с тускло горящими окошками, поднимался из глиняных труб седой дым, и лишь над княжьим двором взлетали и с хлопками рвались в бирюзовом небе рыжие шутихи.
