Джон Апдайк - Иствикские ведьмы
Стоял сентябрь — время приливов; болото между дорогой и островом, на котором стоял особняк, казалось голубым зеркалом, из которого кое-где пучками торчала золотистая, припорошенная солью трава.
Через час-другой можно будет пройти по мощеной дороге. Шел пятый час, стояла тишина, солнце скрылось за тяжелой пеленой. Прежде дом скрывала аллея вязов, начинавшаяся у конца дамбы. Она вела вверх к парадному входу. Со временем деревья погибли от какой-то болезни, которой подвержены голландские вязы, остались лишь высокие пни с обрубленными толстыми сучьями. Они выстроились вдоль дороги, как люди в саванах, наклонившись вперед, словно безрукая роденовская статуя Бальзака. Дом имел строгий симметричный фасад с множеством окон, казавшихся небольшими, особенно на третьем этаже под самой крышей, где жила прислуга. Много лет назад, когда Александра еще вела образ жизни, подобающий добропорядочной женщине, она была здесь как-то вместе с Оззи на благотворительном концерте в большом зале. Запомнила немного: анфиладу скудно обставленных комнат, пропахших морской солью, плесенью и былыми развлечениями. На крыше смутно белела уцелевшая черепица, сливаясь с темнотой, подступавшей с севера, — но над домом виднелись не только тучи, закрывшие небо. Тонкий дымок поднимался из трубы слева. В доме кто-то был.
Мужчина с волосатыми руками.
Будущий любовник Александры.
Скорее всего, это какой-нибудь нанятый работник или сторож, решила она, пристально, до рези в глазах, вглядываясь вдаль. Душа ее несколько омрачилась, как и потемневшее небо над головой, когда она поняла, какой жалкой выглядела со стороны. Все газеты и журналы то и дело писали о силе женских желаний: сексуальное равенство приобретало извращенные формы, когда девочки из хороших семей бросались в объятия похотливых рок-звезд, незрелых, обросших щетиной парней с гитарами из трущоб Ливерпуля или Мемфиса. Неведомыми путями они приобретали непонятную власть, порочные кумиры доводили детей из благополучных семей до самоубийственных оргий. Александра вспомнила о своих томатах — сколько неистовой силы скрывалось под их гладкой округлостью. Представила собственную старшую дочь в ее комнате наедине с этими «Monkees» и «Beatles»… Одно дело Марси, другое — ее мать, думала она, всматриваясь в дом.
Она зажмурилась, отгоняя видение. Забралась с Коулом в машину и проехала с полмили по прямой асфальтовой дороге, ведущей к пляжу.
Когда сезон заканчивался и пляж пустел, собаку можно было пускать без поводка. Но день был теплый, и на узкой автостоянке теснились старые легковушки и автофургоны с приспущенными шторками и розовыми наклейками, понятными каждому наркоману. В стороне от купален и киоска с пиццей раскинулись лениво на песке рядом с включенными транзисторами молодые люди в плавках. Казалось, лето и юность бесконечны. Уважая правила поведения на пляже, Александра держала в машине у заднего сиденья кусок бельевой веревки. Коул передернулся от возмущения, когда она продела веревку сквозь кольцо ошейника с шипами. В нетерпении пес сильно потянул хозяйку по вязкому песку. Когда она остановилась, чтобы сбросить бежевые босоножки, он чуть не задохнулся. Александра швырнула обувь в чахлую траву в конце дощатого настила. Прилив разметал двухметровые доски настила и оставил на гладком песке у моря бутылки, упаковки от тампонов и банки из-под пива, они так долго находились в воде, что цветные наклейки поблекли. У этих безымянных банок был подозрительный вид — в таких банках террористы обычно прячут бомбы и оставляют их в людных местах, чтобы «подорвать существующий строй и таким образом прекратить войну». Коул упрямо тянул ее за собой мимо груды облепленных ракушками прямоугольных каменных блоков, бывших когда-то частью мола, возведенного по прихоти богачей, когда здесь еще не было общественного пляжа. Эти блоки были вырублены из светлого с черными вкраплениями гранита, а на одном из самых крупных сохранилась скоба, проржавевшая и истончившаяся до хрупкости работ Джакометти. Омываемая звучащей из транзисторов музыкой рока, Александра шла по песку, сознавая, какая она грузная, как похожа на ведьму, с босыми ногами, в мешковатых мужских джинсах и видавшем виды алжирском парчовом жакете, купленном в Париже семнадцать лет назад, во время медового месяца. Хотя летом Александра и становилась смуглой, как цыганка, в ней текла северная кровь, ее девичья фамилия была Соренсон. Мать суеверно повторяла, что не нужно менять фамилию, когда выходишь замуж, но Александра тогда не относилась к магии всерьез и спешила завести детей. Марси была зачата в Париже на железной кровати.
Александра заплетала волосы в длинную толстую косу, иногда поднимала ее, закалывая на затылке. Ее волосы не были по-настоящему белокуры, как у викингов, скорее имели пепельный оттенок, и кое-где уже проглядывала седина. Больше всего седых прядей было спереди, а шея оставалась стройной, как у молоденьких девушек, которые загорали рядом. Она шла мимо гладких, как на подбор, юных девичьих ног карамельного цвета с белым пушком. У одной из девушек низ бикини, тугой, как барабан, отливал на свету.
Коул то и дело нырял, отфыркивался, притворяясь, что среди йодистых испарений бурых водорослей на океанском берегу чует запах какого-то недавно уплывшего животного. Пляж пустел. Молодая парочка лежала, сплетясь, в ямке, продавленной их телами в зернистом песке; парень приник к девушке и что-то нашептывал во впадинку под шеей, как в микрофон. Трое накачанных ребят с развевающимися волосами, крича, пружинисто подпрыгивали: они играли в летающие тарелки, и только когда Александра нарочно позволила могучему черному лабрадору втянуть ее в широкий треугольник играющих, они прекратили свои наглые броски и крики. Ей почудилось, что, когда она прошла, ей в спину крикнули «куль» или «кулема», но, может быть, ей только послышалось, или то был плеск волн. Она пошла к стене из выветрившегося бетона, увенчанной спиралью ржавой колючей проволоки, — туда, где оканчивался общественный пляж. Но и здесь были группы молодых и тех, кто ищет их общества, и Александра не решилась спустить с поводка бедного задыхающегося Коула.
Псу так не терпелось побегать на свободе, что веревка жгла ей руку. Море казалось непривычно спокойным, словно застывшим в трансе, и только вдали, отмеченной молочно-белыми бурунами, тарахтел один катерок на звучащей сцене морской глади. По другую сторону от нее, совсем рядом, вниз по дюнам стлался мышиный горошек и мохнатая гудзония, пляж здесь суживался и становился совсем интимным, об этом свидетельствовали горы банок и бутылок, и остатки кострищ из принесенных водой обломков древесины, и осколки термоса для охлаждения вина, и презервативы, похожие на маленьких сушеных медуз. На цементной стене краской из баллончика были написаны сплетенные имена влюбленных. Все здесь было осквернено, и только шум шагов уносил океан.
В одном месте дюны понижались, и особняк Леноксов был виден под другим углом: трубы по обеим сторонам купола как приподнятые крылья ястреба-канюка. Александра чувствовала раздражение и жаждала мести. Она была уязвлена, ее возмутило это словечко «кулема» и вообще вызывающее поведение этих распущенных юнцов. Из-за них она не смогла спустить собаку с поводка и дать побегать своему лучшему другу. Она решила вызвать грозу, чтобы очистить пляж для себя и Коула. Душевное состояние всегда связано с состоянием природы. Когда что-то тебя заденет как женщину, стоит только повернуть течение вспять, что совсем нетрудно. Очень многие из удивительных способностей Александры проявились только в зрелом возрасте из простого осознания своего предназначения. Едва ли прежде она действительно понимала, что имеет право на существование, что силы природы создали ее не бездумно и заодно со всем прочим — из кривого ребра, как сказано в печально известной книге «Malleus Maleficarum» [3], — а как оплот устремленного в вечность Мироздания, как дочь дочери, как женщину, чьи дочери, в свою очередь, родят дочерей. Александра закрыла глаза, Коул дрожал и испуганно скулил, и она желала всей душой — душой, прозревающей весь непрерывный процесс жизни в прошлом от последующего поколения к предыдущему, через приматов и дальше, к ящерицам и рыбам, вплоть до водорослей, которые в теплых переплетениях своих тонких нитей, различимых лишь в микроскоп, создали первую ДНК, непрерывный процесс творения, который в обратном направлении идет к концу всякой жизни, процесс, который от формы к форме пульсирует, истекает кровью, приспосабливается к холоду, к ультрафиолетовому излучению, жгучему расслабляющему солнцу, — она желала, чтобы такие богатые глубины ее существа заставили потемнеть, сгуститься и обменяться молнией громады воздуха над головой. В небе на севере и вправду загрохотало, так далеко, что только Коул различил гром. Он насторожился и задвигал ушами.
