Сергей Петренко - Апрель. Книга первая
Солнце жгло, а ветер летел сильный и ровный. Земли я не различал и, попав однажды в яркую, тугую волну запахов, словно перестал чувствовать твердь под ногами…
Я вздрогнул — как будто очутился на краю пропасти со своей старой чудесной летучкой. Прыгнуть и полететь… Кожа покрылась пупырышками, я погладил локти, колени, бёдра… вспоминая. Потом скинул одежду, бросил в траву.
Шёл, купаясь в щекочущих касаниях травинок, в запахах… Чудилось — бесконечно долго, но, наверно, не дольше четверти часа.
И был этот запах — прохладный, с иглами льда, пронзительный; и я обхватил плечи, но озноб схлынул почти мгновенно, я перестал чувствовать тепло и холод, воспринимал только ароматы и пушистую ласку травы, а тело растворилось и стало ветром.
А затем разом вспыхнули все краски.
И больше всего — зелёного и голубого, и первое, что я подумал — никогда не устану смотреть на небо и траву!
И я стоял и смотрел — долго. И вдруг испугался — волшебство кончится, а я так и не успею побегать. По-настоящему.
Я бежал. Я отвык бегать; один раз упал, запнувшись, но боль мгновенно ушла — я стряхнул её, точно муху с плеча.
Я захотел войти в лес и рассмотреть деревья. И тогда увидел…
Она улыбалась. Встала между двумя стройными деревцами, точно распахнула двери в лесной дом. Платье — из синих паутинок и искрящейся росы. Чуть прищуришься — кажется, смотришь на крошечную прогалинку в лесу, на которую выплеснулись ярким, озорным язычком васильки в сверкающих после дождя нитях.
Финетта — девочка из Долины Цветов.
Она улыбалась, разглядывая меня всего, а я, хоть и смутился отчаянно, не убежал, как будто знал уже, что именно Финетта разгадает тайну…
— Что с тобой? — спросила. — Ты как минуту назад родился!
— Глаза. Я же почти ничего не видел. Давно.
Она обошла меня, обхватила руками, прикоснулась ладонями к глазам. И вся оказалась прохладной и дышала какими-то лесными ароматами — может быть, цветущей липой…
— Тебе повезло. Это распустились фирелли. Очень редкие цветы. А я как раз шла на них посмотреть. Мы не собираем с них ни пыльцу, ни лепестки. В лепестках фирелли слишком нежная краска, а свойства пыльцы не сохранишь дольше часа или двух.
* * *…Заскрипели снасти, корпус корабля вздохнул, как человек, потягивающийся после сна.
Просыпаюсь — и непривычно, что «Бабочку» веду не я. Столько раз мы засыпали и просыпались с ней вместе… В полёте чувствуешь такелаж так, словно это ты сам широко раскинул руки, то напряжённый, то расслабленный, купаясь в потоках ветра.
Сколько времени прошло, а случается, утром вместе с радостью окатывает прохладный страх. Что всё было не взаправду. Что он мне приснился… И дразню себя, не бегу на палубу сразу, и жду, чтобы напиться мелодиями, которыми корабль перекликается с ветром, с другим своим ветряным магом. Нимо…
Его мелодии не такие, как мои. Он их как-то иначе чувствует, что ли. Будто не замечает вовсе. Из них невозможно выловить тона, и даже неясно, корабль это звучит или что-то другое, большое… такое, как само небо. Нимо не отдаёт команд, и желаний его нельзя различить — он просто летит. Летит, куда и как захочет, а корабль превращается в его глаза, в его руки…
* * *…Я проснулся среди ночи от волны холодной свежести. Налетел ветер, смыл душную неподвижность. Наш дом будто качался под его порывами. На минуту сами собой закрылись глаза, стало страшно — домик раскачивался всё сильнее на вершине одинокой скалы…
Я снова очнулся, окончательно. Вспомнились истории о Бродягах. Вспомнилось, как мечтал сам превратиться в такое вот странное существо, дом которого сегодня притулился у городской стены Скальной столицы — а на следующую ночь скользит в лунном свете над чёрной гладью лесного озера, чтобы ещё через сутки замереть на карнизе над пропастью неприступных гор. А спать можно когда угодно, по желанию, чтобы не пропустить самое интересное — рассвет над заливом, или огромную луну холодных северных холмов, или слепой ливень и бешеную грозу над многоярусным лесом Телемаа…
А главное — вспомнил, что эта ночь — последняя в старом моём доме, где прожил всю коротенькую прежнюю жизнь с бабушкой и дедушкой. Вот рёва… сижу — а вода так и течёт по щекам… И не случилось же ничего плохого, наоборот — только замечательное… И дом никуда не денется, и бабушка с дедушкой в нём остаются, и я могу приходить, когда захочу, и вот так же буду спать на этом самом диванчике…
Только что-то подсказывает — всё изменится теперь гораздо сильнее, чем я могу представить. Время рванётся, как освобождённая пружина. И прошлое стремительно будет улетать куда-то во мглу, оставляя след неосуществлённых возможностей… и неизбывную тоску по иному выбору.
Но ничего уже не изменить. Потому что утром ждёт меня Нимо…
…Он тихо засмеялся, когда я рассказал про летучку.
— Мы делали её для тебя. Так долго и тщательно, наверное, не делалась ещё ни одна летучка на свете.
…Ветер просто взъярился! И это внизу, почти у самого подножия Холма. А что творится на вершине? Что чувствует Нимо? Не страшно ему там, в башне?
Я понял, что не смогу ждать утра. Бабушка с дедушкой уже всё знают — на самом деле, они знали многое ещё раньше, с самого начала… Конечно, они расстроятся, что я не попрощался, но расставание — это невыносимо ужасно, и я уверяю себя, что ухожу ненадолго, буду возвращаться почти каждый день.
Самое главное — написать такую записку…
И когда она была готова, когда я в третий или четвёртый раз перечитал, гадая, что же такое важное забыл написать… Он постучал в окно.
— Залезешь? Давай руку!
Он помотал головой.
— Нет. Боюсь. Мне нехорошо, что я тебя увожу…
Опять эта вода в глазах, бесы болотные! Я прыгнул к нему. Нарочно не взял ничего из вещей.
— Я уже написал записку. Будто знал… Ты пришёл… что-нибудь случилось?
— Да. Но хорошее. Они прилетели на грозе… а до рассвета хотят убраться из города, чтобы люди не сплетничали.
— Бродяги?! — захватило дух. — А что им сплетни? И всё равно кто-нибудь увидит.
— Ну, так это ночью. Ночью вроде как пускай видят, всё по легендам…
Ночные улицы светятся, будто камни домов и мостовая — это соты, наполненные особенным, лунным мёдом. Мёд истекает, сочится отовсюду золотистым сиянием. Я остановился, мазнул по арке моста кончиками пальцев — вдруг и правда лунный мёд останется на них?
Нимо как-то по-птичьи замер — попытался угадать, что я сделал. Я не сдержался, дотронулся ладонью до его щеки. Фыркнул. Нимо сперва улыбнулся, потом тоже протянул ладонь. Я закрыл глаза.
