Сергей Петренко - Апрель. Книга первая
Нимо как-то по-птичьи замер — попытался угадать, что я сделал. Я не сдержался, дотронулся ладонью до его щеки. Фыркнул. Нимо сперва улыбнулся, потом тоже протянул ладонь. Я закрыл глаза.
— Давай побежим! — выдохнул он. — Я сто лет не бегал.
— А… как ты…
Он сжал мою ладонь:
— Я буду твоим ветром! — И засмеялся.
Как мы бежали! Кажется, ни разу так не бегал — улица тянется всё вверх и вверх, но будто и вправду ветер поднимает нас, так что я даже оглянулся — на самом деле мы бежим к вершине, или что-то неладное творится с дорогой?
Остановились. Нимо вскинул лицо, повернулся на пятке, будто оглядывался. Глаза его были широко раскрыты.
— Что, Нимо?
— Просто. Здорово…
— А я забыл летучку. Растяпа… Возвращаться?
— Да не нужно. Сегодня обойдёмся, а можем взять в башнях другую.
Во дворе башни горел костёр. А возле него, спиною к калитке, замерла тёмная, согнутая фигурка. Я нерешительно стал, сжал пальцы Нимо — спрашивать боязно, вдруг услышит.
Нимо потянулся вперёд, будто принюхался.
— Это Филька. Кивач, наверно, с Ниньо.
Фигурка шевельнулась, чуть повернула голову. Огонь точно сдвинулся в сторону, осветил её — Филька оказалась девчонкой. Как я это понял — неясно: Филька с ног до головы куталась в мешковатую куртку с чужого плеча, короткие волосы торчали во все стороны.
Бродяги казались мне тогда самыми загадочными существами в мире. Даже волшебный Нимо, последний ветряной маг со сказочных Островов — он вот он, настоящий и тёплый, его пальцы чуть дрогнули, точно в ответ на мои мысли. И не верится, что всего неделю назад я понятия не имел, что Нимо существует на свете. Проще думать, будто он невидимкой сопровождал меня во всех играх и снах. Может, он подглядывал за мною в какой-нибудь магический кристалл? Он знал обо мне… давно. Спросить? Только, конечно, не теперь…
Филька разглядывала меня долго и подозрительно. Лицо у неё и верно какое-то совиное — высоко поднятые, изогнутые брови, и глаза в отсветах костра почти круглые.
— Интересно, — сказала она хрипло.
О Бродягах рассказал мне Нимо. В ту же ночь, перед рассветом, когда мы забрались на плот из заморского тэллио. С виду самый обычный, десяток тяжеленных на вид плах, и на них — шалаш. Наши плоты — речные, правда, — делают из кругляша, а тут брёвна вдоль распилены и как-то очень аккуратно обтёсаны. Я украдкой поколупал одно — твердокаменное, будто морёное!
Филька унесла в шалаш тюки с товаром: иголки-нитки всякие, хозяйственная мелочь для своих. Да стопку книг в кожаном мешке — Филька, оказывается, и сама любила истории всякие, и другие Бродяги почитать были не прочь.
Тихо-тихо поднимался плот. Я и не заметил, как оторвался он от земли — ветерок прохладный повеял, заколыхались ветки кустов, качнулись тени, и в груди стало как-то легко и свежо, и я засмотрелся на облако, ползущее к луне узкой и длинной призрачной полоской.
А потом темные, шелестящие волны полетели мне навстречу и скользнули вниз, а я думал, что это сам я лечу в коротком, кружащем голову преддверии сна…
— …Бродяги — это наш народ, с Островов.
Мы с Нимо уселись на краю плота. В шалашике светился огонёк: Филька «обнюхивала» добычу — книги. Кивач, наверное, уже задремал.
— После Волны уцелели немногие. На Совете, если не путаю, говорили, что за Большой круг отвели около ста двадцати кораблей. Половина из них — воздушные, да ещё кто-то захотел снарядить лодки сам — чтобы взять скарба побольше. На обычные корабли взяли по сто пятьдесят человек, считая двоих детей до четырнадцати лет за одного взрослого. На воздушные — от семидесяти до ста. Считалось, что загрузка вполне терпимая… Да только недооценили, какой силы будет удар Волны…
Из тех, что пошли морем, нашего берега не достиг никто. Впрочем, я слышал, будто часть кораблей направились на запад — но мы не знали, есть ли там какая-нибудь земля. Даже в самых древних книгах — никаких внятных свидетельств.
Сколько кораблей уцелело — неизвестно. Потому что выжившие разделились. Одни собрались вместе, чтобы решить, как быть дальше, их оказалось тысячи полторы. Избрали новый Совет, расселились по городам под видом беженцев с Севера, потому что на Совете решили держать в тайне, откуда мы на самом деле, чтобы местные не озлобились и не стали мстить — ведь это наши Золотые разбудили Огонь, породивший Волну.
Больше всего людей с Островов осталось в Скальной столице. Там же собирался и Совет, тайно. Вначале прятали уцелевшие корабли, боялись, что местные узнают правду. На них стали летать снова, только когда с предгорий потянулись добытчики с обломками. Сперва обломки считались просто диковинками, потом узнали их летучие свойства, и местные построили первые «новоделы». Летать-то мы летали, да совсем не так, как на Островах. Истинных ветряных магов почти не осталось — кто-то погиб; двое, говорят, сошли с ума от безумия стихии… Уцелели я и ещё четверо, принимавших лебеа. Я в то время вообще ничего знал о них. Другие маги очень скоро перестали видеть, и что с ними стало потом — Троготт так и не признался. Он не глава нового Совета, но я подозреваю — тайно манипулирует им. Я в то время не задумывался о таких вещах… — Нимо замолчал, будто поперхнувшись. — У меня тогда оказался запас стэнции на много лет. И я не знал, что у других она закончилась раньше.
Нимо стискивал мою ладонь. Я опустил взгляд, от неподвижных, чуть мерцающих звёзд — к земле. Горизонт надвигался на нас пугающе стремительно. Мир поворачивался, словно вал шарманки, покачивался, и мне стало страшно, лунный свет на миг исказил видимое, тёмное сделалось светлым, и наоборот, как на картинках мастера светописи Керентари…
Удивительно, что ветер не рвал нам волосы и рубахи. Он был лёгким, каким-то… будто растворяющим в себе, протекал сквозь тело, оставляя приятное покалывание, как от пузырьков ледяного кваса на языке.
Нимо повернулся ко мне. Глаза его были прищурены, казалось, он вглядывается вдаль. И тут он вздрогнул, разжал ладонь. Как будто видения из прошлого потеряли над ним власть, рассеялись, как обрывается грёза от внезапного звука.
Горячая волна воздуха, поднимавшегося с холмов, окатила нас. Ветер, с которым мы летели, умчался вверх, а плот заскользил дальше со скоростью лошади, бегущей рысью.
Я мучился, не знал, что сказать Нимо. Обычные слова, что он не виноват, даже если подозрения верны… Но для Нимо нужны слова другие, особенные. Такие, которых он ещё не повторял себе сам тысячу раз за эти времена. Я должен их найти, раз уж выпало такое волшебное счастье — летать с ним, самым волшебным мальчиком на свете…
