Елена Хаецкая - Здесь был Баранов
– Вадим меня бросил, – ответил Артур. – Он встретил своего Вокония.
Гречанка побледнела.
– Куда же смотрел ты? – спросила она. – Его же забьют там до смерти…
– Глупости, – сердито сказал Артур. Он не в состоянии был воспринимать эти декорации как реальность.
Эдоне уже пришла в себя. Артур с удивлением понял, что могучая длань харчевницы выпроваживает его прочь.
– Убирайся! – заявила она.
– Что это ты? – возмутился Артур.
– Живо, – прикрикнула гречанка. – Шевелись, пока я не показала на тебя кое-кому пальцем.
– Да погоди ты, – слабо отбивался Артур.
– Я только ради него тебя и терпела! – кричала Эдоне слезливо.
Артур, поняв, что его поносят грязнейшими словами, торопливо удалился. Эх, рации нет, подумалось с досадой. Можно было бы запросить космобазу о совете – как действовать дальше в сложившейся ситуации. Баранов решительно откололся. Он нарушил «Уложение о примерном распорядке дня в чуждой ОЭФ». Вместо того, чтобы принести сюда с собой гуманистические законы СЮКа, он переметнулся на сторону рабовладельцев и влился в эту формацию в качестве ее составляющего. Да, Ванечка, опять твой Баранов подкачал. Вот и работай в таких условиях.
Артур вышел на берег и растянулся на горячем песке. Здесь, на этом самом месте, Герка стрелял в своих преследователей. Жаль, что не удается разыскать главного свидетеля – Севера. И Баранова нет. Странно – его сразу узнали. Впрочем, Баранов действительно мало изменился. Неподражаемый тупо-рассеянный взор из-под белесых ресниц, составляющий главную особенность внешнего облика Димы, сохранился в неприкосновенности.
Внезапно чуткие пальцы Артура нащупали в песке что-то странное. Он извлек это, положил на ладонь и впал в задумчивость.
Это была гильза. Револьверная гильза.
Баранов не смог бы объяснить, что именно помешало ему затеять драку и сбежать. Если бы кто-нибудь ему сказал, что за эти годы он успел соскучиться даже по Воконию, что он обрадуется встрече с ним, он бы, пожалуй, не поверил.
Он позволил Гемеллину втолкнуть себя за калитку, и остановился посреди двора казармы, на солнепеке, на том самом месте, где когда-то, беспомощно опустив руки, стоял учитель Севера, грек по имени Эвмел. Но ни пустоты, ни отчаяния не было на душе у Димы. Ему и в голову не пришло восползоваться браслетом и удрать в Ленинград на глазах у потрясенных зрителей.
А зрители были, несмотря на то, что они усиленно делали вид, что их нет. Баранов понимал, что его появление произвело здесь своего рода сенсацию. Из всего населения казармы открыто выразил свои чувства только Мосхид. Он подошел к Диме вплотную и плюнул.
– Голодный? – буркнул он.
Дима мотнул головой.
– Дурак ты, – сказал Мосхид и ушел.
Какие-то новые, неизвестные Диме служители скрутили ему руки и поволокли в сторону карцера.
– Пустите, психи, – отбивался Баранов, сообразив, наконец, что дело плохо.
Его заволокли в маленький внутренний дворик и повергли к стопам Вокония. Потемнев лицом, Воконий помолчал несколько секунд, потом спросил:
– Где Север?
– Не знаю, – честно ответил Дима.
– Не сомневался! – сказал Воконий и кивнул служителям.
Они мгновенно обмотали Баранову голову мешковиной и подтащили к полузасохшему дереву, коряво торчавшему возле стены.
– Привязывайте, – сердито сказал Воконий.
Дима задергался, без особого, впрочем, успеха. До него дошло, что щадить его не будут и что скоро смерть. Он придушенно завопил сквозь мешок. Воконий, видимо, велел своим подручным пока не начинать, и подошел поближе. Дима почувствовал, как его ткнули в шею рукояткой кнута.
– Где вы оба шлялись, ты и Север? – спросил Воконий.
– Где придется, – ответил Дима.
– Вилла Руфа – ваша работа?
– Какая вилла? – крикнул Баранов, задыхаясь.
– Где угнали лошадей и стянули двадцать дроздов, вот какая, – сказал Воконий.
– Наша, – хрипло сознался Дима. У него садился голос.
Его хлестнули по спине, и он невольно содрогнулся.
– Где этот бандит, твой Север?
– Не знаю! – крикнул Дима из-под мешковины. – Я правда не знаю!
Он понимал, что Воконий ему не верит, и пошел на крайние меры, воззвав к высшим авторитетам.
– Юпитер пощадил нас, – просипел Дима. – Не бей меня больше. Я ничего не знаю.
В кромешной тьме, окружавшей Баранова, стало тихо. Потом Воконий непонятно произнес:
– Поговорим завтра.
Баранова отвязали и заперли в карцере до утра. Вадим улегся на земляном полу, лбом на скрещенные руки. Хотел бы он на самом деле знать, где сейчас Север.
Дима повозился немного, пристраивая ухо на сгиб локтя, и засопел ровно, как и положено тому, чья совесть кристально чиста.
Коротко стриженый человек в серой, без мыла стираной майке, рабочих штанах и ботинках, подбитых гвоздями, бежал вниз по склону горы. Он вытянул шею, он делал гигантские прыжки. За ним с грохотом катился огромный валун, неумолимо догоняя беглеца. Через мгновение он ударит в спину, собьет с ног и, ломая ему кости, потащит вниз, в мирную долину, где живут красивые спокойные люди, не подозревающие ни о чем таком.
Эту репродукцию с картины немецкого художника Вишняков вырезал из журнала «Огонек» и прикнопил на шкаф со стороны стола. Она называлась «Бегство Сизифа». Но на самом деле это был вовсе никакой не Сизиф. На самом деле это был Дима Баранов. Он мчался под гору, ощущая невероятное, неправдоподобное чувство освобождения. И плевать ему было на то, что запоют ему за это бегство строгие дяди с Олимпа, потому что он оплатил эти минуты своей неизбежной гибелью, которая гонится за ним по пятам. А когда решаешься на гибель, никто уже не может отнять у тебя это счастье – несколько минут бежать вниз с горы, в красивую долину. Баранов захохотал и взлетел над вытоптанной землей. Невысоко взлетел, просто чуть-чуть оторвал подошвы.
Камень ткнул его в бок, но легонько. Дима отпрыгнул в сторону, но камень снова ткнул его, а потом появился насупившийся Юпитер с маузером и шашкой наголо и сказал противным голосом:
– Поднимайся!
Дима заморгал. Исчезла долина и тихо угасло веселое ощущение полета. Унылый карцер в предрассветных сумерках был промозгло-синим. Баранов сел, скрестив ноги, и увидел над собой Гемеллина.
– Вставай, вставай, придурок, – сказал ему Гемеллин. – Считай, что тебе повезло.
Дима, прихрамывая на затекшую ногу, вышел вслед за ним из карцера.
– Выпить бы сейчас, – сказал Дима, озираясь по сторонам и растирая колено.
Гемеллин протянул ему фляжку, в которой что-то булькало. Дима глотнул побольше и облизал губы. Вино было сквернейшее, настоящая бормотуха, но в животе сразу потеплело. Дима шмыгнул носом.
