Николаос - Пять ночей. Вампирские рассказки
И правда… Как я мог раньше не думать об этом? Все время не думать об этом? Это же очевидно. И так грустно. Так грустно. До слез. Но я ведь Уильям-никогда-не плачет, смогу ли я?
— Но это можно изменить. — Он не отпускал мою руку, а зеленые глаза вдруг стали граниться, как изумруды. — Хоть сейчас. Ты скучаешь? Ничего нет хуже скуки, миленький. Пойдем наверх — я покажу тебе звезды ближе.
Смогу, конечно, теперь я знаю. Я едва удержался, чтобы ничего не сказать, а как много хотел. Звезды ближе — я хочу их видеть. Только скорее, пожалуйста, почему мы так медлим, почему мы еще здесь, я больше не могу ждать, невыносимо, этот чертов сплин просто рвет меня на части…
Внезапно кто-то властно потянул меня назад, и по лицу скользнула ладонь. Я открыл глаза. Мир восстановился, хотя не так быстро, как в первый раз. Еще несколько секунд перед глазами висел зеленоватый туман.
— Мы уходим, — сказала Джиа спокойно. Калеб подошел к ней, и я оказался за их спинами. — Всего хорошего.
— Всего, — ответил Генри, и только сейчас я заметил кровь на его губах. Вряд ли это была его кровь, как у Джиа. — Рад был повидать вас, детки.
— Прощай.
Когда мы вышли, Джиа была в порядке, не то что в первый раз. И Калеб тоже. Будто они зачерпнули силу из какого-то неведомого источника, пусть ложную, зыбкую, но дающую возможность уйти достойно. Сейчас я немного чувствовал ее и в себе.
— Все хорошо, — сказала Джиа.
— Да, — ответил Калеб, — все превосходно. Уильям, ты доволен?
Я немного задержался, приоткрыв дверцу машины.
Не просто доволен. Я в отчаянии.
Конец записи.
* * *ТРОПА БОГА
Я не знаю, как жить,
если смерть станет вдруг невозможной.
ЗАПИСЬ 11.
Никогда не видел их такими веселыми. Наверное, нужно услышать Эркхам, чтобы понять, что она дает, а давала она много. Это было видно невооруженным глазом.
Они были возбуждены, смеялись, перебивали друг друга, говорили о не понятных для меня вещах и не известных мне именах, и это меня изводило. Эмоции давно не играли в моей жизни первых ролей, а сейчас я был наполнен ими, барахтался в них как тонущий щенок. Беззвучный концерт, чары, забытый сон, «самое главное»… Сейчас в полной мере я осознал, как же скудны мои возможности, — я был как слепой, ощупывающий радугу, и глухой, пытающийся увидеть музыку. Они видели, слышали, воспринимали, а мне доставались только отбросы с их стола, отражения, бледные десятикратные копии. Но если эти копии так до сумасшествия ярки, то каковы тогда оригиналы?..
Около дома я сказал, что зайду на свою квартиру на минутку, и они едва отпустили меня — для чего-то я был им нужен, может, для контраста… Однако я не пришел ни через десять минут, ни через двадцать. Я сидел на ступеньках и курил уже третью сигарету — что меня держало? Неужели великая и всепоглощающая королева зависть? Признаться себе в этом — никогда, но я все сидел и не мог заставить себя выйти, вернуться к ним, увидеть их счастье без возможности ощутить его. Услышать Эркхам. Назовем это так.
Дверь неслышно открылась, неся за собой сквозняк, запах подъезда и перебивающий все острый и густой запах крови.
— Уильям, ты в порядке? — спросил Калеб, отчего-то шепотом.
— Смотря с чем сравнивать.
Что-то со стуком шлепнулось на пол у моих ног.
— Что это?..
Глупый вопрос, когда предмет лежит у тебя под носом. Это была голова добермана, на вид — открученная голыми руками, покрытая запекшейся кровью, только помутневший глаз тускло блестел при свете из приоткрытой двери, красные оскаленные клыки длиной в полпальца. Вылитый Триллер… Не знаю, какой Калеб ожидал реакции, но я был слишком вымотан и только спросил:
— Зачем?
— Хотел сделать тебе приятное.
— Приятное, мне? — Я немного отодвинул голову носком ботинка. — Для этого не обязательно обливать меня собачьей кровью.
Путь к моему сердцу куда короче…
Он сел со мной рядом и несколько минут молчал. Потом слегка повернул меня за плечо.
— Уильям, не думай, я прекрасно понимаю твои чувства. Что мне сделать, чтоб утешить тебя?
Выражение его лица было действительно обеспокоенным — на фоне дозы от Эркхам это дорогого стоило. Я крепче сжал сигарету, чтобы не было заметно, как дрожат руки. Калеб отвел прядку волос мне за ухо, и я дернул головой, хотя от прикосновения по коже пробежали мурашки.
— А что ты можешь?
Кончики его пальцев осторожно коснулись моего подбородка. Я, кажется, глаза закрыл, потому что не помню начала — как позволил это — ничего, кроме легкого прикосновения к щеке, к губам, а потом — провал. Это-ж-надо… забудь, что раньше называлось поцелуем — все то не более чем бледная тень… Его язык умело уводил меня от остроты зубов, и научиться этому оказалось не так и сложно. Не знаю, почему, но на языке отчетливо ощущался вкус его крови — тот вкус, что я попробовал, когда они пробовали меня. Тот вкус, о котором забыть нереально в принципе… которого хочется все больше. Вкус Джиа?.. Мы, наверное, долго целовались, до одури, до боли в губах, до тьмы в голове, и Калеб соизволил прерваться, только когда мне начало недоставать дыхания.
Когда оно восстановилось, морок сгинул, и в глазах немного посветлело. После лекции, что Калеб прочел мне когда-то относительно полового вопроса, заводиться бесполезно, можно только вот голову с его плеча-то убрать, чтоб не думал, что я совсем уж раскис. Я это сделал — правда, не сразу. Почему-то моей голове было там на диво комфортно.
Я едва зажег новую сигарету — прежняя, по понятным причинам, в пальцах не удержалась.
— Думаешь, мои проблемы можно решить одним поцелуем?..
— Это далеко не все, что я могу. — Он коротко засмеялся, и я тоже — против воли. — Я сделаю все, что ты скажешь, Уильям. Клянусь.
— Оставь меня в покое. Иди к Джорджии.
— Она расстроится, если я вернусь один. Тебе не понравился подарок?
Я бросил на «подарок» беглый взгляд.
— Откуда ты узнал породу?
— По прикусу. Вообще-то это Джиа, я по собакам небольшой специалист. Я все больше исполнитель.
Странные они ребята. Неужели действительно думали, что это меня развлечет? Странные ребята… считающие, что странные ребята — это мы.
Пальцы снова ласково пробежали по моим волосам. Мое колебание, наверное, было заметно, потому что Калеб сказал:
— Джиа открыла бутылку коньяка из коллекции Бонапарта, и если мы не пошевелимся, то успеем только пробку облизать. Она такая.
Странные ребята… Только этим вечером все мы были странными, пьяными и свободными. Выдержанный коньяк легко пился, но так же легко манипулировал ЦНС по своему усмотрению, музыка была густой и обволакивающей, а разговоры — поверхностными и ненавязчивыми. Мне было почти хорошо — если бы я признался себе в этом, то пришлось бы уйти, принципиально. Потому я не признавался. Я вообще об этом не думал.
