Ольга Макарова - Ii. Камень второй. Горящий обсидиан
«Медвежья тропа» вела долго и заворачивала самые невероятные петли: похоже, люди плутали в лесу, проклиная все на свете и то и дело сверяясь с компасом и картой. Начинало темнеть… что, впрочем, не особо беспокоило Балу и Джуэла: ТАКИЕ следы и в темноте не потеряешь. Для верности (чтобы не пропустить что-нибудь оброненное), Бала набрал пригоршню светляков: они освещали все вокруг светом мерцающим голубым, как у Северного Лихта. И, по мере того, как уходило за горизонт солнце, свет чудесных насекомых становился все сильнее.
С появлением звезд истинной ночи — Жисмондина и Иринарха — кончилась и «тропа»… упершись в настоящую язву на зеленой шкуре леса: видно, незваные гости разбивали здесь лагерь и рубили молодые деревца для костра… Конечно, трава довольно скоро затянет следы костров, а мусор поблекнет под многочисленными дождями и хотя бы затеряется в ней… но молодой кедровник взамен этого, вырубленного на дрова, появится еще очень нескоро — такую рану лесу придется лечить не один десяток лет.
…Бала светился в темноте весь: многие светляки из тех, что он держал в ладони, разбежались и устроились у него на плечах и спине, вцепившись когтистыми лапками в грубую ткань плаща и вовсю стрекоча свои песенки. Островитянин и не думал гнать светляков, просто старался внимательнее следить за теми, кто остался в ладони, и то и дело стряхивал новых беглецов обратно в общую кучу.
— Интересно, где они добыли свои харуспексы? — сказал Оазис, оглядываясь. — Выкопали, что ли?
— Смотрите…
Бала поднес полную светляков ладонь ближе к тому, что в темноте показалось обыкновенной грудой камней…
То, чем когда-то были эти камни, было прекрасно. Следы былой красоты остались и сейчас: контуры фантастических многолапых фигур — невероятных существ с большими глазами, полными вселенской печали… Вот каменные глаза почему-то пострадали больше всего.
— …Отсюда они и добыли те харуспексы… — Бала высыпал оставшихся в ладони светляков на камень, а сам извлек из мешочка несколько стеклянных шариков вулканического стекла.
Отыскав наименее пострадавшую пару глаз, он вернул «зрачки» на место. Те тут же засияли, отражая голубое сияние светлячков.
— Какие красивые! — с восторгом и сожалением произнес Джармин. — Эту композицию делал настоящий мастер! Смотрите: он рисовал стеклом по камню!..
Изумленные, девять амбасиатов, пригляделись к скульптуре поближе.
Маленький художник оказался прав: все выступы, образующие фигуры, были сделаны из стекла, покрытого замысловатой сетью тонких линий, благодаря чему скрадывался глянцевый блеск. Само стекло было темным, глубокого коричневого цвета…
Рисовать стеклом по камню, широкими, толстыми, размашистыми линиями… Стекло должно быть расплавленным, чтобы ложиться так мягко… современная технология не способна на это. Магия — может быть, но на Ничейной Земле не используется магия: она взрывоопасна здесь.
— Дааа… — задумчиво протянул Орион. — Шепни кто об этом нужному человеку — и сюда сбегутся все ученые и маги Омниса…
— В мире есть много неизвестных видов. Даже цивилизаций, может быть, — вторил ему Пай, в единый миг забыв о мучившей его ране. — Возможно, это — творение людей, еще неизвестных нам, как совсем недавно были неизвестны островитяне и файзулы. Или даже других разумных существ. Посмотри: быть может, они тут и изображены….
— Судя по всему, здесь уже побывал ученый, — покачал головой Милиан, невольно оборвав лирический настрой Пая и Ориона. — Слишком четко помечена проба… И этот ученый без колебаний изуродовал древнее произведение искусства — просто чтобы вынуть харуспексы. Судя по всему, он не заметил тут ничего необычного.
— Разве настоящий ученый сделал бы такое? — удивился Коста.
— Ну, что я говорил? — самодовольно хмыкнул Ирин и расплылся в хищной улыбке. — И, думаю, здесь поблизости еще должны быть такие камни: стеклышки для своих модных очков он ведь тоже откуда-то вынул…
«Придушу тебя когда-нибудь…» — почти с тоской подумал Орион, но вслух ничего не сказал.
— Проба значилась под номером триста семь, — пожал плечами Милиан. — Где-то же он набрал предыдущие триста шесть. Надо посмотреть вокруг.
— Посмотрим утром, — решил Джуэл. — А сейчас остановимся на ночлег… — он задумался на миг и окинул взглядом уродливую поляну, созданную усилием неизвестного «ученого». После чего заключил: — Разобьем лагерь… подальше от этой помойки.
…Настоящие масштабы разрушения открылись взору только утром…
В рассветных лучах стеклянные барельефы, изображавшие неведомых существ, словно кровью, сочились алым светом: там, где стекло было сколото и у каждой линии открывалась лишенная насечек сердцевина, отражались солнечные лучи.
Остальные камни стояли недалеко от первого. С каждого смотрели необыкновенные многолапые существа, держащие в лапах непонятные предметы — всё рассказывало какую-то давнюю, забытую миром историю. На некоторых камнях еще можно было что-то разглядеть и, возможно, засев за древние манускрипты, понять смысл изображений. Но многие были избиты кирками от вершины до основания. Джармин нашел в траве забытый осколок одного такого камня: на нем осталось бурое стекло, в поверхность которого были вдавлены четыре харуспекса размером не больше бисера… тогда и стала понятна причина столь масштабных разрушений: таким «бисером» многие картины были выложены полностью.
…Камни обходили долго. В угрюмом молчании, точно шли по полю битвы и искали оставшихся в живых, зная, что все давно мертвы, — искали просто для успокоения совести.
— Вы когда-нибудь убивали… до той битвы? — спросил Коста далеко за полдень, отстав от группы вместе с Паем, Оазисом и Милианом.
Все молча посмотрели на него: неуместный вышел вопрос. Но он навис неотвратимой тяжестью еще прошлой ночью, и тогда никто не решился его высказать.
— Я — никогда, — честно признался Пай. — Даже в том бою: не сумел.
— А я — убивал… — сказал Оазис. — Нечем гордиться: убивал… еще до того, как принял ученичество. Без этого не выжить в городских тенях…
— А ты? — спросил Коста у Милиана.
— Тогда… — нехотя начал он. — В той битве… Я убил впервые. Вы не поверите, я только сейчас понял: я убил человека. И понял, как это страшно… Тогда, сразу — сознание затмила боль, да и адреналин не отошел. Потом — была ночь; я ворочался и вспоминал, что произошло. А вчера… вчера я чувствовал только пустоту в душе и ничего не понимал. Как будто меня оглушили… Только сейчас — понял… сердцем, не разумом. Когда увидел все это. У меня будто глаза открылись… Убить человека — это безвозвратно. Так же, как все эти картины… безвозвратно. Таких уже не будет никогда, даже если виновника найти и призвать к суду; так же, как не будет в мире никого, похожего на тех, кто умер до срока, не успев ничего оставить.
