Анна Московкина - Исток
— Я сказал нет. — Колдун вырвал руку. — Пошли.
«Ну не хочешь и не надо», — мысленно договорила я. И повернулась к потенциальному заказчику. Ожидая, когда гордец выйдет из корчмы. Дверь хлопнула.
— Может, вам колдунья сгодится?
Тот осмотрел меня с ног до головы и с сомнением покачал головой. Я машинально проследила за его взглядом. По жаре я сняла сапоги, сменив их на мягонькие башмачки с вырезанным узором, купленные у кордерского сапожника. Башмачки я купила — душу порадовать, не больно-то в таких по дорогам походишь, если не издерешь мягкую кожу, то в дырочки насыплются камешки да исколют ступни, но жара заставила раньше задуманного времени достать из сумки обувку. Крашеные полотняные штаны прикрывала выпущенная рубашка, пересеченная плетеным пояском.
— Ну… — протянул тот.
— Не сгодится, — понуро пробормотала я. И нарочито медленно двинулась за колдуном.
— Эй, девка. А ты ученица, что ль?
— Ученица.
— И давно в учениках ходишь, колдунья? Поди, не тому он тебя учит… — пробурчал под нос староста.
— Я еще здесь, — напомнила я, кружка перед старостой сдвинулась с места и целенаправленно поползла к краю стола, — так что, разговаривать будем? Или я пойду, а то учитель волнуется.
Староста поймал кружку.
— Стойте, сударыня колдунья, — решился он, прервав мои раздумья. — Давайте присядем.
Я послушно уселась на указанное место, внимательнее разглядывая потенциального заказчика. Тот задумчиво запустил пальцы в густую русую бороду, закрывающую треть лица. Еще треть прикрывала внушительная шапка волос, остриженных «под горшок», в промежутке громоздился увесистый нос картошкой и печальные голубые глаза. Он вытащил пальцы из гущи растительности, постучал по столу и продолжил:
— На мосту у нас дрянь какая-то поселилась, днем и носа не кажет, а ночью вылазит и на людей кидается. За месяц четверых извела, а двое убежали, вот только не помнят ничего.
— Такая страшная? — удивленно спросила я.
— Да нет, пьяненькие были.
— Может, тогда примерещилось, и не тварь это вовсе, а белочка зеленая?
— А те, кого она упокоила? — Мужик, похоже, также сомневался в достоверности информации от двух выживших. У страха глаза велики, а когда в это дело вмешивается зеленый змий, еще и зубы длинные вырастают.
— Разбойников или каторжан беглых поблизости не ошивается? — продолжала я сомневаться.
Староста моего юмора не оценил.
— Не ошивается. Да и не думаю, чтоб они мертвяков после убиения грызли.
Я живо представила парочку каторжан с расклепанными цепями на кандалах, которые звенят при каждом движении, жадно грызущих ногу свежеубитого и ограбленного селянина, и улыбнулась. Наниматель укоризненно на меня взглянул. Видно, сомневаясь, в своем ли уме колдунова ученица.
— Да что я вам рассказываю, сами сходите, посмотрите. Как вас величать?
— Айрин. А вы староста местный?
— Староста, — гордо подбоченился мужик, выпячивая бороду в мою сторону, — в прошлом году выбрали, как Миколка к праотцам отошел. Витяком звать меня.
— И сколько, сударь Витяк, вы предлагаете за осмотр вашего моста?
— Десять корон.
— Не густо. Особенно учитывая то, что смотрящий ничего о твари не знает. Так сколько?
— Так вы ж… — Староста осекся, но я поняла: ученица. И колдуну он заплатил бы двадцать, а то и тридцать, причем золотом. — Ну, давай, двенадцать.
Торговаться я не стала, деньги у нас и вправду были.
— Хорошо. Еще один вопрос, сами под мост лазали?
— Да ничего там нет. Днем, правда, — ночью боязно.
И то верно, днем эта тварь, если я на ту думаю, спит себе в соседнем лесочке. Я уже было поднялась со скамьи, пребольно ударившись коленкой о низкую столешницу. На миг сдавила пальцами твердую доску и поплотнее сжала челюсти, сдерживая рвущееся наружу возмущение. Витяк смотрел на мои манипуляции, улыбаясь в бороду. Решив хоть чуть-чуть поправить ситуацию, я задала первый пришедший в голову вопрос.
— Сударь Витяк, вы сказали, тварь убила четыре раза и два раза напала, можете по дням посчитать, когда это было?
— Так. — Наниматель сощурил глаза и, старательно загибая пальцы, начал: — Значится, Проху она на исходе луны схарчила, потом почти седмицу носа не выказывала, но на второй неделе июня вылезла, вот только Богда с Тишкой вдвоем были — убегли, Тишке ногу порвала, до сих пор с костылем ходит. На следующий день опять появилась и Рубаньку — жену кузнеца, загрызла. Тот тогда в кузнице за полночь сидел, заезжему наемнику наконечники на заказ делал. Рубанька ужин ему понесла, да засиделись они. Вот и пошла ночью через мост… твари в зубы. И Махруку с Веерком тоже через седмицу. Это ж получается, она по шесть дней голодает, а на седьмой на охоту идет?
Похоже, раньше идея посчитать тварьи выходы старосте в голову не приходила. Вид у него был несколько ошарашенный. Мужик, так и не разогнув счетные пальцы, глупо таращился на меня. Я мстительно улыбалась, сама дивясь полученному результату.
— Последний когда был?
— Да уж дней восемь прошло… Как народ понял, что эта дрянь на мосту сидит, так все с темнотой по домам расходятся. — Витяк снова закопошился в бороде. Блох, что ли, он в ней ловит?
Я взяла задаток в три короны, которые нехотя отсыпал мне староста, и отправилась в комнату, снятую на ночь. Постоялый двор был при корчме, но вход в него располагался отдельно, видно, чтобы не беспокоить постояльцев гомоном местных отдыхающих. Так что, прежде чем попасть в гостиный дом, надо было пройти через двор, раскаленный на июльском солнце. На крылечке возле входа дремал старик, я попыталась перешагнуть через него, но тот схватил меня цепкими пальцами за штанину.
— Куды прешь?!
— К себе.
— Бирка где?
— Какая бирка? — не поняла я.
Выяснилось, что каждому, кто снимает комнату, полагается бирка с номером. Чтобы неплательщики не совались. Вот только комнаты снимал Майорин, а выдать мне бирку ему и в голову не пришло.
— С колдуном я приехала, — втолковывала я сторожу. — Две комнаты сняли. Он платил и бирки у него.
— Колдуна видел, — согласился старец. — Только он мне про тебя ничего не говорил. А ты кто будешь?
— Ученица его. Поднимитесь, спросите.
— Ща я поднимусь, а ты следом — и сопрешь чего у постояльцев! — не унимался охранник.
— Тогда пустите меня, без вашего ведома не выйду!
— Пущать без бирок не велено. — Непреклонность сторожа граничила с ослиным упрямством. Но походил он скорее на козла. Хотя козлиное упрямство, по моему печальному опыту, тоже вещь трудная: то в бок боднет, то ногу отдавит, то просто будет мекать под окошком, пока в голове не появятся мысли о жарком из козлятины.
