Пол Андерсон - Собака и Волк
— Ради них и твоей жены, — сказал Бакка. — Работу мы тебе подыщем.
— О сэр… Я их, разумеется, обеспечу. И дело себе найду. Но если к тому же я смогу помочь вам справиться с Граллоном… — Нагон порывисто задышал. — Тогда и умереть будет не жалко.
— Надеюсь, мы придумаем что-нибудь получше и учтем твои пожелания, — успокоил его Бакка.
— Скажите только одно слово, и я его убью своими руками.
— Очень может быть, что он сам тебя убьет. Кроме того, глупо было бы делать из него мученика. Да это и империи может не понравиться. Нет, надо выбить почву из-под его ног, дискредитировать, сделать его беспомощным.
— Помни, что это лишь предварительный разговор, — сказал Глабрион, — если мы иногда, в дополнение, будем спрашивать у тебя твое мнение, не переусердствуй. Я не забыл о последствиях твоего последнего совета. Кроме того, все, что происходит или будет происходить между нами позднее, — государственный секрет. Если скажешь хотя бы одно слово, пожалеешь об этом.
Нагон замер под пристальными взглядами святых угодников. Лишь шум ветра доносился с улицы. Наконец он очнулся.
— Понимаю.
Глабрион показал на пол.
— Продолжим.
В дверь постучали.
— Какого дьявола? — воскликнул Бакка. — Разве вы не приказывали, чтобы нам не мешали?
— Если только не произойдет что-нибудь неотложное, — нервно откликнулся Глабрион. — Войди.
Слуга повиновался, поклонился и доложил:
— Прошу прощения у губернатора. Надеюсь, по оплошности я никого не обидел. Прибыл эмиссар от епископа. Просит немедленной аудиенции.
— Что? От епископа Мартина? Да ведь он должен быть в монастыре…
— Не знаю, верно или нет, но я думал, губернатору захочется узнать. Впустить его, или пусть подождет, или… отказать ему?
— Нет-нет. Это было бы в высшей степени некорректно. Я приму его.
Слуга поспешно вышел. Через минуту, в течение которой завывания ветра доносились все громче, в комнату вошел человек. Худощавый, молодой, одетый в грубую темную одежду и сандалии. Светлые волосы его были сбриты со лба до середины черепа, в виде так называемой тонзуры Мартина. Ветер растрепал то, что оставалось от его прически, так что присутствующим в полутемной комнате показалось, будто голову молодого человека окружает нимб.
— Да пребудет с вами мир Божий, — сказал он ровным голосом. — Вы меня, наверняка, не помните. Да это и не важно. Мое имя — Сукат. — В его латинском ощущался странный акцент: британский, чуть измененный годами, проведенными в плену в Эриу.
— Да нет, помню, — ответил Глабрион с видимым облегчением. — Вы родственник епископа. Добро пожаловать. — Он указал на свободный табурет. — Присаживайтесь. Не желаете ли промочить горло?
Сукат покачал головой.
— Нет, благодарю вас. Послание у меня короткое. Оно от Мартина, епископа из Тура. Он приказывает вам во имя Господа нашего проявить милосердие к бедным людям, уцелевшим при наводнении в Исе. Просит не причинять им страданий пуще тех, что послал им Всемогущий Бог. Это было бы не по-христиански и принесло бы только неприятности самой Церкви при работе со своей паствой.
Глабрион открыл рот. Нагон словно застыл. Бакка встал и сказал напряженным голосом:
— Могу я узнать, отчего епископ считает нужным вмешиваться в работу администрации?
— Сэр, не мое дело задавать вопросы святому человеку, — ответил Сукат ничуть не потревоженно, скорее радостно. При всем при том в голосе его чувствовалась непреклонность. — Он, однако, заметил, что нужно спасать души, что сообщество их, в большинстве своем языческое, может стать тем семенем, от которого взрастет и распространится Евангелие. Но для начала им необходимы защита и питание.
— И освобождение от обычных требований?
— Гражданская администрация лучше решает такие вопросы, чем мы, церковные служащие. Мы можем лишь взывать к их совести. И, разумеется, надеемся на их собственное спасение.
— Гм… как вы разыскали нас, Сукат?
— Епископ посоветовал мне отыскать базилику. Он сказал, что губернатор и вы будете здесь вместе с третьей стороной, которой тоже необходимо напомнить о милосердии. Он сказал также, что если вы захотите обсудить это с ним, то он охотно примет вас в монастыре, или вы организуете встречу с ним в другое время, после того как он окажет помощь страдающим беднякам и проведет молебны в городе. Имею ли я право, с разрешения губернатора, удалиться? Добрый день. Да пребудет на вас Божье благословение. Да не оставит вас Его мудрость.
Молодой человек вышел.
Глабрион промокнул на лице пот, хотя в комнате было прохладно.
— Это… придает делу совершенно другой оборот.
Нагон поднял руки с пальцами, скрюченными, словно когти.
— Вы что же, склонитесь перед Мартином и слова не скажете? — закричал он. — Да он такой старый и слабый. Ему и раз в неделю трудно выбраться в город. Какое у него право, в конце концов?
— Успокойся, — оборвал его Бакка.
Он сердито заходил по комнате, заложив за спину беспокойные руки.
— Выбора у нас почти не остается, как вы понимаете, — пробормотал он. — У Мартина нет должности в правительстве, но он был доверенным лицом императора Максима. Со своим влиянием он может разорвать нас на части. Он и сделает это, если мы его разозлим.
— Он может сделать и хуже того. — С каждым кивком щеки Глабриона тряслись. — Он согнал с алтарей демонов, которым поклонялись язычники, поднял мертвых и беседовал с ангелами. Он может всех их спустить на нас. Нет, мы должны ему повиноваться. Мы послушные, хорошие сыны Церкви.
Нагон лишь прошипел по-змеиному.
Бакка остановился перед ним, заглянул в глаза и тихо сказал:
— Держи себя в руках. Придет твое время. Никто не запрещает нам наблюдать, наводить справки, думать и ждать. Наш любимый епископ очень стар. Господь скоро призовет его к себе и там вознаградит. Вот тогда мы посмотрим. Тогда посмотрим.
IIИ опять Грациллоний искал в горах одиночества, на этот раз вместе с Руфинием. Сначала шли молча. Тропа петляла и поднималась, окруженная с обеих сторон блестящей густой зеленью. Капли дождя, висевшие на листьях, вспыхивали под утренним солнцем. Последние несколько дней были дождливы. Легкий ветер, напоенный весенними ароматами, слегка подгонял небольшие облака. Звучал птичий хор. Сверху открывалась широкая панорама западных земель. Реки сверкали среди пробуждающейся земли. Из очагов Аквилона поднимался дым. А северную сторону, там, где ныне располагалась колония, частично скрывали туманы, поднимавшиеся от свежевспаханной земли, белые на фоне леса.
