Дмитрий Емец - Стеклянный страж
Пока Хаврон размышлял, имеет ли эта пыльца отношение к моли, и если не имеет, то куда в таком случае подевалась моль, в дверь позвонили.
– Открой! – крикнула Зозо из кухни.
– Сама открывай! – огрызнулся Эдя.
По братской привычке он всегда очень зорко следил за собой, чтобы случайно не оказать сестре какой-нибудь услуги.
– Я не буду! Я никого не жду! – заупрямилась Зозо.
– Я тоже никого не жду! – заявил Эдя.
– Да кому ты нужен! – мгновенно нашлась сестра.
Звонки в дверь становились все настойчивее. Казалось, некто пытается электрическим звонком исполнить бодренькую мелодию, но у звонка не хватало средств выражения, а у исполнителя – таланта. Примерно секунд тридцать Хаврон и Зозо выдерживали характер, после чего Эдя все-таки пошел и открыл.
За дверью стоял мужчина с лицом бойким, как у рекламного агента. В левой руке он держал сборный букет из трех цветов – розы, пиона и хризантемы – и бутылку вина. В правой у него был чемодан. За спиной громоздились коробки. Подозрительно много коробок.
– Эдуард! Рад тебя видеть, старина! Позови Зою! – решительно потребовал незнакомец у Эди.
«Старина» Эдя замешкался, состыковывая Зою с Зозо, а загадочного гостя – с коробками и чемоданом.
Зою звать не пришлось. Она уже выглядывала из-за плеча брата.
– Игорь? – спросила она робко.
Настоящая женщина всегда узнает своего мужа, даже если он появляется в ее жизни редко, как комета Галлея. Отец Мефа отпустил ручку чемодана и кулаком ткнул себя в грудную кость.
– Зоя! Я все осознал и вернулся! Эдуард, будь любезен, немного в сторонку! – произнес он глубоко трагическим голосом и попытался поцеловать жену в щеку.
Зозо шарахнулась в глубь квартиры. Игорь Буслаев отнесся к неудаче философски.
– Вполне закономерно! Я отлично понимаю, что вновь должен завоевать твое доверие! Эдуард, я же просил!.. – сказал он и стал протискиваться в коридор, толкая Эдю чемоданом.
Хаврон пассивно оборонялся, животом преграждая ему дорогу. Он ощущал себя улиткой, в домик которой втискивается еще одна улитка и притом довольно наглая.
Буслаев-старший отступил на шаг назад, сунул руку за ремень и ковбойским жестом извлек нечто черное, с тонким злым дулом. Эдя приготовился залечь. Он еще из прошлой жизни помнил, что отец Мефа способен на фокусы.
– А где мой сын? Я привез ему водяной пистолет! – произнес папа-Буслаев.
– Ты вообще в курсе, сколько лет твоему сыну? – осторожно спросила Зозо.
У Игоря Буслаева с обидой дернулась щека.
– Как ты могла усомниться? Есть вещи, которые не забываются! – сказал он с нажимом.
Точной цифры, однако, называть не стал и ограничился рассуждением о том, что мальчик с воображением способен играть с водяным пистолетом намного дольше мальчика без воображения.
«Она не писала, что произойдет нечто хорошее! Она писала «два нивероятных сабытия!» – вспомнил Эдя. Ему назойливо захотелось придушить Трехдюймовочку, однако технически это было трудновыполнимо.
– Слушай, ты мог хотя бы позвонить? – спросил Хаврон угрюмо.
– Мужчина, приходящий домой к жене и сыну, не обязан никому об этом докладывать! – парировал Игорь Буслаев, по одной ловко забрасывая в коридор коробки и коробками постепенно отодвигая Эдю в глубь комнаты.
– И надолго ты пришел к жене и сыну?
– Навсегда! И жить буду тут! – решительно сказал Буслаев-старший, голосом пресекая все попытки Эди встрять.
– А твоя квартира?
В ответ Игорь Буслаев разразился длинной и сложной тирадой, смысл которой ускользнул как от Зозо, так и от более опытного Эди. Однако у обоих возникло стойкое ощущение, что Игорь Буслаев в очередной раз докомбинировался.
– Ну это уже твои проблемы! Ты бросил нас пятнадцать лет назад! Потерянных годов не вернешь и не отмотаешь! – сказала Зозо.
Как многие мягкие женщины, она черпала убежденность не из самой убежденности, а от случайно выскакивающих у нее слов. То есть когда Зозо говорила «не вернешь» – верила, что «не вернешь». А когда говорила «время не властно» – верила, что «не властно».
Отец Мефа, как опытный алиментщик, знал эту закономерность. Если позволить сейчас жене жалеть себя, то через пару минут она окончательно убедит себя, что не рада его видеть, и он загремит в окошко со всеми своими коробками.
– Зоечка, солнышко! Поставь, пожалуйста, цветы в воду, а вино в холодильник! – распорядился он.
– Нет!
– Что нет?
– Уходи!
– И куда мне уходить? – без всякой обиды уточнил Игорь Буслаев.
– Куда хочешь! Туда, откуда ты пришел! – заявила Зозо.
Отец Мефа сел на чемодан и вытянул ноги.
– Мне некуда идти! Я четыре дня жил у друга в гараже, но ночью там дико холодно, а запираться можно только снаружи. А это, согласись, тупо! Сидеть утром, мерзнуть и ждать, пока тебя отопрут! Не гони меня, пожалуйста!.. Я тебя прошу! Зоечка!
Голос его дрогнул и смазался. Сквозь обычное пижонство проглянуло что-то человеческое, жалобное, настоящее. Нечто такое, что заставило сердце Зозо дрогнуть забытой нежностью. Сердце Эди просекло это и злобно нахмурилось, мускулисто поигрывая желудочками, аортами и предсердиями.
«Засунуть бы эту Трехдюймовочку в миксер и нажать на кнопку!» – подумал он.
– Только учти – всего на два-три дня! – сдалась Зозо.
– Да-да, как скажешь, – поспешно закивал папа-Буслаев.
– Даже не на два-три, а на один! Завтра же уйдешь! – поправилась Зозо, спохватившись, что слишком быстро сдает позиции.
Бывший муж был не дурак и согласился и на один. Надо брать, что дают, а потом постепенно просить прибавки. Последние годы у него все шло вкривь и вкось. Божок финансовых махинаций Гермес крутил пальцем у виска, едва папа-Буслаев показывался на горизонте. Богиня же любви Афродита путала его с ковриком для ног. До сознания заигравшегося папы мало-помалу начинала доходить простая истина, что всякая дорожка удовольствий ведет туда же, куда и дорожка быстрых обогащений – а именно на помойку.
– Может, ты хотя бы разуешься? – нервно спросила Зозо.
Папа-Буслаев моментально согласился хотя бы разуться.
На новом месте он обживался как пес – быстро и деловито. Покрутился, траву лапкой примял, лег – вот и ночлег. «Мой дом там, где стоят мои ноги!» – такой всегда была жизненная философия Игоря Буслаева.
Рассовав по углам коробки, папа Мефа занял боевую позицию у зеркала. Расческой он действовал очень сложно – вначале вверх, потом чуть вбок, а затем еще немного распушал волосы, вследствие чего его лысина становилась только более очевидной.
Зрение у людей так устроено, что они замечают прежде всего то, что от них скрывают. Если перед ними промаршируют сорок лысых – они даже бровью не поведут. Но если у сорок первого будет зачесанная волосинка, то это все: конец и гибель.
