Явье сердце, навья душа (СИ) - Арнелл Марго

Те крупицы знаний, что получила Мара в Кащеевом граде, уверили ее: там, где находилось средоточие ее силы (где-то там, во владениях Карачуна), зелень не росла. Попросту не выживала. Однако к ней Мара быстро потеряла интерес. Как и к снующей тут и там нечисти — существам Нави.

Люди ей нужны были, а не… существа.

Впрочем, и те ей совсем не обрадовались. Провожали хмурыми взглядами, мрачно смотрели на оставленный Марой инеевый след — словно шлейф платья явьей невесты. Но именно они, сами того не зная, поведали царевне о старых ее знакомых. О живой девице и ее прикормыше. К людям те, шепталась нечисть, направлялись. В Чудь.

К людям, в Чудь, захотелось и Маре.

***

Лес будто не желал так легко отпускать Яснораду. Уже и кончился давно, сменился долиной, а мыслями она все еще была среди переплетения ветвей.

— Повезло мне, значит, что свою во мне признали, — задумчиво сказала Яснорада.

Глянула на руку, что еще недавно листьями колыхалась на ветру. Брови озадаченно взлетели — рука как рука. Живая, теплая, человеческая.

— Чары лесные? — неуверенно предположил Баюн.

Яснорада пожала плечами, а сама и сказать не могла бы, что чувствует. Вроде бы радоваться надо, что она не нечисть лесная. Вот только кто она тогда? У духов леса и дом был, и семья — самая что ни на есть настоящая. Красоты местные и быт отлаженный. Старшие, вроде Красии, за малышней приглядывают, Леший, как и положено отцу, главе семьи — за всеми ними. Древесницы деревья охраняют, Боли-бошка — ягоды, боровички — грибы. И уютно так все, размеренно — если забыть о коварстве нечисти, что путает следы и в чащу людей заманивает. Будь Яснорада лесавкой, осталась бы там, и корнем в землю навью вросла, как уже в чужую врастала.

Волшебный клубок из сундука Ягой, вместе с блюдцем последний ее подарок, катился вперед, по полям и по тропкам, держа путь к Чуди. Катился да остановился. Изумрудную гладь долины прорезала река — глубокая, с водой чистой, хрустальной. На берегу той реки сидели девицы. Баюн — или духи его — заприметил их издалека.

— Мавки, говорят, там, русалки да бродницы.

Ни о ком из них прежде Яснорада не слышала, и в книгах Ягой не читала. Неужто люди явьи вовсе не знали про Навь?

— Самые добрые, кроткие нравом из них — бродницы. Плавают они в тихих заводях, почти невидимые даже для навьих детей. Броды речные, как водится, охраняют. Открывают их тем, кого достойным сочтут, а от других прячут. Дружелюбен к ним будешь, попросишь о помощи — и тебя на другую сторону переведут. Если матушки за детьми своими не углядят, а те заиграются и к воде подойдут слишком близко, бродницы их от опасности уберегут. Нырнут поглубже да пошумнее вынырнут, чтобы детвору всплеском напугать. А если человек злой или враг навий в их воды ступит, они разрушат броды и заведут его в глубокие омуты.

— А мавки?

Странное что-то чудилось Яснораде в этом слове, тревожное.

— Те посуровей будут, понесговорчивее. И красивы они — так, что глаз не отвести. Волосы длинные, шелковистые, даром, что зеленые, кожа белая-белая, фигура статная, ладная. Заглядишься на них — защекочут до обморока, в воду утащат.

— Кого утащат? — испуганно спросила Яснорада.

— Красных молодцев, кого же еще! Резвятся в воде, играют, плещутся, соблазняют красотой своей, голосами ласковыми. А молодцы и рады соблазниться. — Баюн понизил голос. — Говорят, из некрещеных девочек, что в реках-озерах когда-то сгинули, мавки и получаются.

Наверное, совсем еще недавно сказанное привело бы Яснораду в ужас. Но она сидела с болотниками за одним столом и вместе с лесавками каталась на спине Лешего… Нечистью, что привыкла людям козни строить, ее уже не напугать.

— А русалки?

— Как и у мавок, у них любимая забава — завлечь бедолагу какого в омут, в царство свое заманить. Несчастные они, при жизни любовью обделенные. Вот и пытаются, став нечистью навьей, кусочек счастья у судьбы выманить. Вот и уносят красных молодцев в подводные жилища, где те оживают и русалочьими мужьями становятся. Роскошью и лаской окружают, в рот заглядывают, все желания исполняют. Кроме одного — вернуться к жизни былой, вырваться из царства речного.

Яснорада неодобрительно хмурилась.

— Выходит, ничем русалки не лучше мавок?

— Как знать, Яснорадушка. Русалки могут влюбиться в людей, а мавки с ними только играются…

Завидев чужаков, речные духи насторожились. Одна из русалок — та, что с рыбьим хвостом, улыбнулась, явив ряд мелких острых зубов. Сидящая рядом мавка с длинными, стройными ногами улыбки расточать не стала. Смотрела настороженно, пропуская сквозь тонкие пальцы опутанные водорослями волосы. Самые пугливые, стеснительные или нелюдимые попрятались еще до того, как Яснорада с Баюном достигли берега. На память о них остался только легкая дрожь водной глади. Может статься, это и были бродницы.

— Простите, — почтительно начала Яснорада. — Не хотим мы ни вас, ни дом ваш тревожить. Может, рядом есть мост какой?

Русалки с мавками вежливость не оценили. Одни молчали угрюмо, другие и вовсе отводили взгляд.

— Беда, — с досадой произнесла мавка. — Один воды боится, ни за что в глубину не утащишь…

— Не утащишь, — торопливо подтвердил Баюн.

— …а вторая — и вовсе девица!

Яснорада огорчение мавки не разделяла. Терпеливо вздохнула.

— Так подскажите путь к мосту или нам вброд реку переходить?

— А вы попробуйте его сначала отыскать, — хищно сказала русалка с мелкими зубками.

Баюна ее тон отчего-то заставил поежиться.

— А я бы помогла им, — раздался тихий голосок из воды, но, как ни вглядывалась Яснорада, увидела лишь свое отражение.

— Кыш, — шикнула на бродницу мавка. — И так развлечений мало. До Русалочьей недели далеко, до воробьиной ночи — и подавно. Дай хоть немного позабавиться.

Яснорада бросила Баюну вопросительный взгляд. Пока русалки спорили с мавками, как с чужаками поступить, Баюн прислушался к голосам и тихо поведал: в неделю ту, что в мире людей предшествовала дню Ивана Купала, русалки и мавки переходили из Нави в Явь. Поселялись в домах, в которых в прошлой жизни росли, на кладбищах, на перекрестках дорог… и даже — невидимые, конечно, — на деревьях. В прежние времена девицы для них танцевали, венки сплетенные в воду бросали, провожая русалок в родной мир. Ныне не осталось места для старинных обрядов. Незримые, позабытые, русалки наблюдали за чужим миром и уходили в свой по реке, что служила им дорогой.

А в воробьиную ночь русалки и мавки венчались с молодцами, которых затащили под воду, в царство свое завлекли.

— Пойдем, Баюн, — поежившись, сказала Яснорада. — Помощи от них все равно не дождешься. Сами брод найдем, а я на руках тебя нести буду.

— Иди, иди. Там, впереди, одни камыши. Никого там нет… кроме шишиги.

Яснорада устало вздохнула. Нечисть, видать, еще одна, камышовая.

— В какой, говоришь, она стороне? — невинно, будто между прочим, осведомился Баюн.

Мавка громко фыркнула вместо ответа.

Нечисть речная заспорила — открывать брод путникам или утащить их на дно. Шугнул их голос — царственный и громкий. И исходил он от русалки, что вынырнула из воды.

— Чего расшумелись? — осведомилась она недовольно.

Дерзкий взгляд, мокрые медные косы и мелькнувший на мгновение серебристый хвост…

— Настасья? — изумилась Яснорада.

Русалка перевела на нее взгляд и удивленно рассмеялась.

— Вот так встреча! Тебя тоже, что ль, Навь позвала?

— Можно сказать и так, — печально улыбнулась Яснорада.

Она без утайки рассказала все бывшей полянице и бывшей Полозовой невесте. А сама, пока рассказывала, дивилась. Выходит, любой житель мертвого города мог его покинуть, обратившись нечистью?

— Когда Навь звала тебя… ты знала, что станешь русалкой?

— Не знала, но, когда все случилось, не испугалась, — вскинула подбородок русалка.

Яснорада улыбнулась. Как будто Настасью можно испугать.