Стэн Николс - Магия цвета крови
— Не хочется мешать вам, но... — начала Таналвах.
— Да, нужно убираться отсюда. — Кэлдасон сам завязал последний узел. Поймав взгляд Серры, он негромко добавил: — Спасибо.
Они направились к двери. Куч отстал, оглядывая творившийся вокруг беспорядок.
— Не стой, точно истукан, — проворчала Серра.
— Но я так и не купил ни одной книги! — И он поспешил догнать своих товарищей.
11
— Мелд?
— Тише! Зачем детям слышать о таких вещах? Им потом кошмары будут сниться.
— Извини, — понизил голос Руканис, глядя на полуоткрытую дверь спальни в глубине коридора. — Все имеет свою отрицательную сторону, в том числе и профессия певца. Я привык выступать перед публикой, которая должна меня услышать. Как бы то ни было, по-моему, наши ребятишки очень спокойные.
— Может быть. Однако после того, что им пришлось пережить, они заслужили право отдохнуть от жестокости мира.
— Несомненно. Но мы говорили о том, что тебе сегодня пришлось пережить.
— На самом деле я никакого участия ни в чем не принимала. Когда мы пришли, все уже закончилось. Разве что я видела этого... эту...
— Я всегда полагал, что это просто миф.
— Та, которую мы видели, была более чем реальна.
Кинзел отпил глоток вина.
— Бедняга Рит. Такое впечатление, что он просто притягивает к себе неприятности.
В свете магических шаров лицо Таналвах казалось сделанным из камня.
— С людьми такого типа это всегда случается.
— Такого типа? А разве ты не того же самого типа?
— Нет. Я имею в виду не принадлежность к расе.
— М-м-м...
— Не смотри на меня так, Кинзел. Просто я не узнаю тебя. Обычно ты очень добра со всеми. Это одно из качеств, за которые я тебя люблю. — Он нежно сжал ее пальцы. — Но когда речь заходит о Рите, ты поражаешь меня своим безразличием и даже враждебностью по отношению к нему. Ты слепо не хочешь видеть всех его достоинств.
— Пожалуй, дело обстоит как раз наоборот: я слишком ясно вижу, что он собой представляет. — Таналвах вздохнула и покосилась на Руканиса. — Ладно, может быть, я несправедлива. Но, если быть честной, мне всегда как-то очень неспокойно рядом с ним и порой даже страшно.
— Думаю, у тебя о нем неверное представление. Разве не ты, учитывая ваше одинаковое происхождение, лучше любого другого можешь понять, откуда в нем такой воинственный настрой?
— Может, я и из Квалоча, но выросла совсем в других условиях.
— Только потому, что обстоятельства сложились иначе.
— Ты намекаешь на голос крови?
— Я хочу сказать, что квалочианцы на протяжении столетий славились как выдающиеся воины. Такого рода наследие имеет глубокие корни.
— Удивительно слышать эти слова от пацифиста, дорогой.
— Это просто замечание. Я не берусь судить, хорошо это или плохо.
— Дело не в наследии Рита, не в нашем наследии, не... Такие люди, как он, могут разрушить жизнь других. — В голосе Таналвах зазвучали напряженные нотки. — Я не допущу, чтобы такое случилось с нами, Кин. Никогда. Чего бы это ни стоило.
— Он не собирается разрушать нашу жизнь.
— Может, в моей крови и впрямь живет квалочианская воинственность, — усмехнулась она.
— С нами все будет хорошо. С Тегом, Лиррин, со всеми нами.
— Ты всегда с таким душевным волнением говоришь о детях, любовь моя.
— Правда?
— Да. И не стоит стесняться своих чувств. Мне очень приятно, что ты с такой серьезностью относишься к их благополучию. — Она замолчала, пытаясь понять, что значило выражение его лица, и осторожно добавила: — Это как-то связано с твоим детством, верно? — Певец кивнул. — Ты никогда не рассказывал о нем, хотя обо мне и моем прошлом знаешь все...
— Я знаю лишь, что все было ужасно.
— Я примирилась с прошлым. И мне кажется, что все это происходило не со мной.
— Дело не в том, что я хочу что-то скрыть от тебя.
— Понимаю. Но постарайся не забывать, что твое прошлое тоже в прошлом, как и мое. И если не хочешь, не надо рассказывать о нем.
— Но я хочу! У нас не должно быть секретов друг от друга.
Таналвах решила немного помочь ему.
— Ты говорил, что рос в бедности...
— Да. Хотя это случилось не сразу.
— Каким образом?
В первый момент ей подумалось, что беседа закончилась. Однако он заговорил, запинаясь, нерешительным тоном:
— В Гэт Тампуре мой отец был чиновником. По правде говоря, весьма незначительным, но всю жизнь стремился добиться большего, ради нас, своей семьи. В общем, жизнь у нас была не такая уж скверная, в особенности по сравнению со многими другими.
— А потом что-то произошло и все изменилось? — Кинзел кивнул и отпил еще глоток вина.
— Когда мне было лет семь-восемь, отец получил повышение. Ничего особенного, всего лишь еще один маленький шажок вверх по лестнице со многими ступеньками. Однако он был ужасно горд. Вскоре после этого кто-то попросил его об одолжении. Не знаю подробностей, словом, этот человек сумел убедить отца показать ему кое-какие документы, находящиеся в его распоряжении. Понимаешь, отец сделал это, считая, что помогает тому, с кем обошлись несправедливо.
— А оказалось, что это ложь.
— Да. На самом деле проситель был секретным агентом. Объявили, что отец взял взятку, хотя это не соответствовало действительности. Вся его вина состояла в том, что он оказался слишком наивным.
Впервые Кинзел говорил так свободно о своем прошлом. Таналвах видела настоящую боль в его глазах.
— Что сделали с твоим отцом? — мягко спросила она.
— Наказали в назидание другим. Сначала он работал на ферме, как раб. Потом началась очередная война, и его забрали в армию. Больше мы его не видели. Вот каким образом я пришел к пацифизму.
— Бедный Кинзел!
— Все случившееся быстро загнало мать в могилу. Она и так еле держалась на ногах оттого, что трудилась не покладая рук. Не говоря уж о позорном клейме, которое тоже мучило ее.
— А что стало с тобой?
— Меня отдали под опеку государства. Так это называлось, а по сути я оказался в сиротском приюте. Там было... страшно. Но и оттуда меня вышвырнули, когда мне исполнилось четырнадцать. В буквальном смысле на улицу. Если бы не мое пение и не добрые люди, протянувшие мне руку помощи... Не знаю, где бы я был сейчас.
— Теперь мне понятно, почему ты стал поддерживать Сопротивление.
— Во мне чрезвычайно силен ужас перед порабощением, перед любым видом подавления одного человека другим и — вдвойне — человека государством. Любым государством. И еще — я ненавижу бедность. Не просто применительно к себе: ко всем. Но я не вижу, чтобы империя старалась облегчить жизнь большинства людей. Напротив. Вот почему я возлагаю такие надежды на новое государство. Ради нас и, главным образом, ради детей.
