Евгения Белякова - Король-Бродяга (День дурака, час шута)
— Перестань, ты же сказал, что не будешь трогать! — заволновался Пухлик.
— Все, я слезаю. Никакого толку, он ничего мне не скажет. Если эта развалина и могла ожить, она бы это сделала — хотя бы для того, чтоб надрать уши таким нахалам, как мы.
Эта мысль явно вдохновила Мика закончить осмотр достопримечательностей как можно скорее.
— Джо-о-ок…
— Да, Пухлый Друг, идем. А, голова! Ее искать не будем?
— В следующий раз. Пошли!
Следующим утром нас вызвали 'на ковер'.
Я с порога продемонстрировал свою готовность к сотрудничеству.
— Если я отдам вам на растерзание Пухлика, вы меня отпустите?
Мик тяжело задышал.
Мой приятель Аффар, глава Кафедры Дисциплины и Послушания, соединил пальцы рук и тоскливо возвел очи горе. Я уже заслужил в его личном списке звание 'головной боли' и почти поднялся до 'занозы в мягком месте'.
— Милый мой Джок, я лишь одно хотел бы знать — поверьте, я буду спать спокойно, если вы мне объясните. Зачем?
— Говорящая Голова, — выпалил я прежде, чем Пухлик открыл рот.
— Что? Но, позвольте, это же бред. Никакой Головы не существует… Ах, Джок, Джок… — Аффар медленно растянул улыбку на лице, потом сложил ее в куриную жопку и причмокнул. — Вы же взрослый человек. Этот вот юноша, почти вдвое вас младше, и то проявляет больше разумности.
Пухлик покраснел, как свекла, и потупил взор.
— Я очень желал бы, чтобы подобные эскапады прекратились… или хотя бы случались не чаще раза в месяц, — он, конечно же, шутил, но я взял на заметку. В следующий раз буду говорить, что имею разрешение от Главы Кафедры на сумасбродства. Я ухмыльнулся и запомнил текущую дату. Аффар продолжил: — Зачем вам понадобилась Голова?
— Хотел спросить, какие вопросы будут на экзамене, — я пожал плечами.
— Обратились бы к студентам с кафедры Предсказания. — Рассмеялся Аффар и мягко повел ладонями по кругу, опуская их на стол. — Ох, я с вами с ума сойду. Идите, идите… наказания не будет — на этот раз.
За дверью Пухлик шумно втянул в себя воздух, собираясь сказать что-то, безусловно, важное, но я бесцеремонно прервал его. Хлопнул по плечу и подтолкнул по направлению к комнатам студентов:
— Дружище, Гои Тан научил свой кальян петь похабные песенки. Пойдем, покурим и сравним, кто больший эксперт по неприличным словам, я или он, а?
Я научился паре непристойностей от кальяна, и в честь этого почти невероятного события проставился — вино и фрукты до утра. Потом мы с Пухликом отправились в сад ловить сверчков, чтобы пересадить их к себе под окно. Эти гады удирали обратно, но мы не отставали — и в итоге сумели таки доказать им: не важно, где ты, важно, как ты поешь.
Старый герцог, чье птичье лицо иногда снится мне, в виде портрета, или как отражение в зеркале, сказал как-то: 'Искусство жить, конечно, сложнее, чем актерская игра, но, только играя, можно прожить по настоящему интересную жизнь'.
Иногда я прятался в старом крыле, и давал отдых своему лицу и телу. Снимал маску, чувствуя себя без нее неуютно. Снова был стариком — а, значит, опасно близко подходил к воспоминаниям о крушении моего жалкого, но любимого мирка. Не более часа позволял я себе побыть морщинистой развалиной, змеей, пригревшейся на солнышке; потом я вставал, и уже без зеркала правил внешность — тридцатилетний горбатый нахал с языком без костей.
Это были развеселые года, полные событиями: странными, разными, страшными, забавными, абсурдными. Студенческая община напоминала мне нашу актерскую труппу; я блистал остроумием и, в конце концов, добился первого места в списке неприятностей Аффара, осталось только перейти в разряд стихийных бедствий, и — чего еще желать?
Но я всегда помнил о своей настоящей цели. Учился, учился — когда хорошо, когда хуже. Преподаватели Чар и Контроля не могли на меня нарадоваться, а профессор Кафедры Боевой Магии, Асурро, так и вовсе не брезговал пить со мной в одной компании. Однако Травники морщили нос при одном только имени моем: я попортил кровь и студентам, и профессуре. Предсказатели, Целители, Геоманты — все махнули на меня рукой. Асурро же, самый молодой из учителей, нередко беседовал со мной до утра; и рассветные лучи ступали мягкими лапами по разгромленной и опаленной мебели, по замороженным цветам в ярких пузатых вазах… на лекции мы с ним перемигивались запавшими после бессонных ночей веками, заговорщики и заложники своей страсти к уничтожению, власти и познанию тех сил, что могут убить несведущего. Игра с такими силами будоражила, возбуждала и пугала. Я вплотную подобрался к проблеме бессмертия. О, да — осталось совсем немного, дорогие мои, и я отколю такой номер, что содрогнутся основы миров! — думал я.
***
На второй год обучения нас стали отпускать гульнуть в городе.
Пухлик блистал успехами во всех без исключения науках и обменял часть лишнего веса на морщинки у уголков глаз. Теперь его стало не узнать — умудренный жизнью парень, да и только. И все равно я оставался для него авторитетом, в большинстве случаев непререкаемым. И я вовсю пользовался его послушанием, ставя своего молодого друга в нелепейшие ситуации. Его это смущало — я имею в виду, мое поведение. Он не читал мне лекций, не надеялся изменить, просто покорно соглашался на участие в очередной моей выходке.
Вы можете подумать, что я забыл о своей первоначальной цели. Нет, я лишь отодвинул ее, не имея пока достаточно информации и возможностей. И все же иногда я подумывал о том, что любую жизнь можно начать сначала, сгрести в кучу, а потом разложить в произвольном порядке, как колоду карт.
— Вас ведь завтра отпускают в город, не так ли? — Асурро умел усмехаться, как никто, маленькой морщинкой у рта, и больше ничем, ни одним мускулом.
Я заранее сдал все задания по боевой магии, и поэтому мог не опасаться завтрашнего экзамена, последнего, долгожданного и пугающего для моих приятелей студентов. Хотя я с большим бы удовольствием остался в Академии, штудировать труды знаменитых магов, в основном некромантов. А, поскольку так и не удосужился научиться читать, убедил бы Пухлика остаться со мной.
— Да, профессор… — куда мне было тягаться с ним в улыбках? Тем более что я носил чужое лицо. — Но я не слишком стремлюсь туда, наружу…
— Очень зря. — Мы сидели в личном кабинете профессора, заваленном хламом, когда-то смертельным, но забытым или же просто ненужным: эликсирами, украшениями, посохами и книгами. Абсурдные книги, надо сказать. Романтические истории о любви — в стихах; насколько мне известно, Асурро никогда не увлекался подобным чтением. Я аккуратно соскабливал скальпелем остатки праха какого-то преступника со старой ступки. Неумолимо хотелось чихать.
